Макс Коллинз - Сделка

Но она заявила:

– Я вернусь.

И ушла.

Едва захлопнулась дверь приемной, как я бросился к телефону и стал звонить Друри в Таун-Холл. Я поймал его, когда он уходил на ленч.

– Сейчас я опишу тебе одну женщину, – начал я.

– Это похоже на розыгрыш.

– Это могло бы быть розыгрышем. Именно об этом думает паук, когда ползет по паутине к своей ядовитой паучихе.

– О чем ты говоришь?

– Выслушай меня внимательно, а потом скажи, похожа ли она на кого-нибудь из подозреваемых в деле Карей.

Я описал ее: от чулок со швом до маленькой шляпки. Друри сказал:

– Так хорошо прийти к какому-то определенному решению. Ты, наверное, прав насчет ядовитой паучихи. Это все подходит к Оливии Борджиа, жене Джона Борджиа.

– Борджиа? Что-то знакомое. Или это просто имя одной из недоступных светских дам?

Я не стал говорить Биллу, что именно Борджиа упоминались в дневнике, хотя о них было написано немного: лишь как о друзьях, которые несколько раз заходили в гости. Никаких сексуальных приключении. Да и не было уже той вещицы, в которой упоминались Борджиа. Теперь это была лишь горстка пепла.

– Джон Борджиа – малый из Компании: он уже много лет там, – рассказывал мне Друри. – Ты разве не помнишь, я называл его имя как одного из подозреваемых в деле Карей. Он немного похож на Сонни Голдстоуна, только очки не носит. Ему около пятидесяти. Это старый приятель Даго Мангано, который связан с Ники Дином.

– Кажется, было какое-то дело о киднеппинге году в тридцать восьмом?

– Да-да, точнее в тридцать седьмом. Бывшие дружки Дина и Мангано похитили Оливию и требовали за нее выкуп. Но ребят, которые это сделали, нашли мертвыми в канаве. Несчастные подонки украли краденое, чтобы получить деньги от самого Борджиа. Говорили, что они сделали это не из-за денег, а чтобы отомстить за их приятелей, которых Борджиа застрелил в клубе «Сто один». В том самом, где работала Оливия, к слову сказать.

– Одна из двадцати шести?

– Некоторое время. И подающая надежды певица ночных клубов. Но почему ты спрашиваешь, Нат. В чем дело?

– Она только что приходила ко мне в офис.

– Что? Зачем?

– Она хотела узнать, не у меня ли дневник Эстелл Карей.

– У тебя? А почему она думала, что он может быть у тебя?

– Ну да, это сущий бред. Я сказал ей, что у меня его нет, и она ушла. Только она мне не поверила. Она сказала, что вернется.

– А я даже и не знал, что она в городе. Мы с самого начала разыскивали ее и ее мужа. Спасибо за наводку, Нат. Мы сообщим об этом всем полицейским машинам, оснащенным радио.

– Не за что.

– Если это они совершили убийство, если они были последними гостями, с которыми развлекалась Эстелл Карей, значит, это все-таки дело рук мафии.

– Ну да, и ты ждешь, что я, как примерный гражданин, буду давать показания против Нитти.

– Верно. Ты еще что-то хочешь? Я хочу успеть на ленч.

– Хочу. У меня плохие новости. Фрэнки Фортуна-то убили на войне.

– Дьявол!

– Гуадалканал.

– Черт, но ведь газеты сообщили, что мы выгнали этих узкоглазых сволочей с этого острова.

– Так и есть. Но он не был освобожден.

Мы повесили трубки, а я еще некоторое время сидел и смотрел за окно, где висел флаг вооруженных сил со звездой Фрэнки.

Потом я с отвращением вспомнил обещание Оливии Борджиа вернуться. Поэтому я зашел в кабинет, вытащил свой девятимиллиметровый пистолет из нижнего ящика стола. Я вынул и кобуру, а затем снял пиджак и пристегнул ее под мышкой. Гуадалканал остался позади. Но всегда есть где сражаться.

После этого я направился за угол в «Биньон» и заказал порцию копченой на торфе пикши. Во вторник я не ел мяса.

Я видел своего отца. Он сидел за кухонным столом и держал в руке мой пистолет. Он поднял его к своей голове, и я сказал: «Остановись!»

Барни прижимал руку к моему рту; он дрожал глаза его были бешеными. В другой руке он держал свой пистолет; у мальчиков-солдат тоже были пистолеты.

– Ты вырубился, – прошептал Барни. – Тихо Япошки.

Трещали ветки, шумели кусты.

Барни убрал свою руку с моего лица. Я достал свой пистолет из кобуры.

Монок пришел в себя; он стонал от боли.

Я выстрелил в него. Я застрелил его! «Спокойно, из-за тебя мы все умрем!», но он не умер. Он просто смотрел на отверстия от моих пуль в своей груди, его лицо скривилось, он достал свой пистолет и стал стрелять в меня. Я сел в постели, покрытый холодным потом.

Я не стонал, как Монок. Конечно, это раньше случалось со мной. Но, как правило, все было, как сейчас: я вскакивал, покрытый потом.

Я посмотрел на часы. Начало третьего. Откинув простыни и одеяла, я по холодному деревянному полу пошел к своему столу. Мой пистолет вместе с кобурой лежал там. Бутылка рома все еще лежала в нижнем ящике, впрочем, почти пустая. Я уселся и медленно допил ром, глядя в окно на железную дорогу. Меня освещал свет неоновых реклам. Дрожащий свет.

Итак, это был новый поворот. Много раз во сне я видел себя в окопе. Но на этот раз не так, как всегда.

Обычно я просто был там, стреляли пушки, стрекотали пулеметы, а люди – люди вовсе не обязательно были д'Анджело, Моноком, Барни, молодыми солдатами, Уоткинсом, Уитни и мною. Нет, это могли быть Элиот и Билл, Лу и Фрэнки, и мальчишка, стоящий за стойкой в отеле. Любой, кого я знаю или знал раньше.

На этот раз, однако, все шло по сценарию. В этом сне я увидел все так, как это на самом деле было до самого момента, когда я выстрелил в Монока...

Неужели это сделал я? Неужели действительно я? Выстрелил в Монока, чтобы тот замолчал? Чтобы он не стонал и япошки не определили, где мы находимся?

Во сне так и было, но, проснувшись, я не помнил этого. И если завеса этой тайны приоткрылась во сне, то она вновь упала, когда я проснулся.

Я не мог допустить этого. Я заставил себя мысленно вернуться туда, в мой сон, в то мгновение, которое могло все объяснить мне. И затем я вспомнил: во сне Монок стонал, и я выстрелил в него. А на самом деле Барни прижимал руку ко рту Монока, но было слишком поздно: застрекотал пулемет, и д'Анджело бросился к Моноку с таким видом, будто он сейчас его задушит, но Барни остановил его.

– Эти сволочи убьют нас, – произнес д'Анджело. Уханье пушек, жужжание пуль. Больше я ничего не помню. Но я был уверен в одном.

– Я не убивал его, – произнес я вслух. Я бросил пустую бутылку из-под рома в мусорную корзину. Не знаю точно, почему, но проснулся с единственным чувством, даже убеждением, что я не убивал Монока.

Может, теперь я смогу спать. Я прошлепал назад к своей раскладушке, накрылся одеялом и уже стал засыпать, как вдруг услыхал какой-то звук за дверью.

Классическая ночная ситуация.

Смешно. За окном могла громыхать железная дорога, и я не замечал этого. А какой-то легкий шорох – и я вообразил, что это япошки. Что за черт! Я повернулся и уже было забыл про шорох, когда он послышался вновь.