Александр Арсаньев - Казна Наполеона

— Витгенштейн ему путь с севера преградил, а Чичагов еще 9 ноября занял Борисов. Ситуация для французов усугублялась тем, что река, уже давно замерзшая, снова вскрылась после двухдневной оттепели, и ледоход мешал наводить мосты. Но Бонапарт нашел выход и здесь.

— И какой же? — Кинрю выглядел и в самом деле заинтригованным, его черные хитрые глазки зажглись интересом.

— Вот! — Я показал на плане еще одну жирную букву А, обведенную пунктиром. — Читай! — На карте было написано: «Деревня Студенка в 12 верстах от Гор. Борисова; сожжена». Похоже, что именно о ней мне успела сообщить мадемуазель Камилла незадолго до гибели. Здесь Наполеон мосты и построил, дезориентировав Чичагова, а потом переправил боеспособные части на правый берег, откуда с тяжелыми боями к Вильно ушел.

— Но здесь же черным по белому написано, что деревню сожгли.

Я пожал плечами:

— Ее запросто могли и отстроить заново. Меня волнует не это, а то, что в этой деревне забыла графиня. Кстати, ты заметил вот этот крест, на участке В?

Кинрю кивнул.

— Я пока не знаю, что скрыто за этой литерой. Но думаю, что с этим-то мы еще успеем разобраться.

— Надеюсь, — в голосе японца не прозвучало энтузиазма.

Я усмехнулся:

— До чего же любопытно получается, в этом месте полегло около двадцати тысяч французов, а в летнее время здесь, оказывается, наши крестьяне через реку переправлялись вброд!

— Это, бесспорно, факт любопытный, но…

Я не дал моему другу договорить, охваченный каким-то мистическим порывом, и повторил слова, произнесенные государем:

— «Господь шел впереди нас. Он побеждал врагов, а не мы!»

Кинрю отнесся скептически к откровению, явленному Александру, но мнение свое все же удержал при себе. Однако спросил:

— И что же мы будем делать дальше?

— Отправимся в Оршу, я полагаю, оттуда через Борисов — в Студенку, поищем то, что этим крестом означено, а заодно и бесследно исчезнувшего дворянина Радевича.

— План многообещающий, — заключил Кинрю на полном серьезе.

— Не мешало бы скрыть следы нашего вторжения, — подумал я вслух.

— Отчего же? — спросил Кинрю. — Неужели, Яков Андреевич, вы полагаете, что Радевич в полицию побежит? Я думаю, что Управа благочиния им-то в первую очередь и заинтересуется! Так что не в его это интересах!

— Не спорю, — я согласился. — Но поостеречься все же не помешает! Все-таки недаром народная мудрость-то гласит, что береженого Бог бережет! Хотелось бы, чтобы Родион Михайлович не знал до поры до времени о нашем с вами к нему интересе!

— А с этим что вы предлагаете делать? — Кинрю кивнул в сторону изуродованного грифона. Я призадумался, повертел орлиную голову в руках и попытался приладить ее к львиному туловищу, но не удержал, и тяжелая фарфоровая махина с грохотом покатилась по паркетным плитам. Кинрю и охнуть не успел, бросился ловить нашу «птичку», но она со звоном вдребезги разбилась. Я спешно сложил план переправы и запрятал его в карман.

В этот момент в комнату вбежал заспанный привратник в ночном колпаке в сопровождении здоровенного мужика, вооруженного довольно увесистой дубиной.

— Караул! — заорал привратник. — Грабят!

Он вжался в стену и заморгал испуганными глазами. Мужик угрожающе двинулся вперед, тем самым вынудив меня схватиться за пистолет. Я и опомниться не успел, как японец молниеносным, почти бесшумным движением оказался в полутора шагах от несчастного и одним лишь движением руки распростер его на полу. Привратник бросился выручать товарища, и Кинрю ткнул его со всего размаха в плечо. Я только сейчас заметил, какое своеобразное кольцо с выдвижной иглой одето на его правом указательном пальце. Хлынула кровь, и мужик завопил, поднимаясь с пола. Привратник не шелохнулся, он онемел от ужаса. Воспользовавшись сумятицей, мы с моим другом бросились к двери.

Дождь прекратился, на небе показались первые звезды. Мы зашагали в сторону Невского, в надежде встретить извозчика. Однако улицы к этому часу замерли и опустели.

Внезапно из-за угла вынырнула карета, и я едва не угодил под ее колеса. Вряд ли бы я писал эти строки, если бы Кинрю вовремя не схватил меня за локоть и буквально не выволок из-под экипажа, который промчался мимо.

Отдышавшись, я пробормотал:

— Что-то подсказывает мне, что господин Радевич Петербурга не покидал!

— Надо торопиться, — сказал японец. — Возница может вернуться, — и тихо добавил:

— Я хорошо запомнил его лицо.

От этих коротких слов повеяло холодом. Кинрю увлек меня за собой под какую-то арку, и около часа мы с ним еще поплутали по городу, который я знал, как свои пять пальцев.

Дома Кинрю прочитал мне слова из кодекса его клана:

Солнце — моя душа,

Холод — мой разум.

Я вижу с помощью мыслей,

Я мыслю с помощью глаз.

Мой дух — моя власть,

Моя сила — невозмутимость,

Мой долг — это закон вселенной.

Тень — моя сущность,

Честь моя — это я сам,

И со мною всегда мой меч.

Я слушал его очень внимательно, радостно иметь такого друга, но одновременно и боязно. Не хотел бы я быть на месте его врага! В этот же вечер я поспешил занести услышанное в свою тетрадь. Теперь Иоанн Масон мог бы мною гордиться! С этой благостной мыслью я и уснул почти под самое утро, так и не отведав луневской тинктуры.

Утром я горько сожалел о своей беспечности, потому как проснулся в своей постели разбитым и больным. Я нескольно минут провалялся под одеялом, вспоминая модное ныне в свете название простуды. Я дотронулся прохладной рукой до пылающего лба, и меня наконец-то осенило: грипп! Именно это слово мне двумя днями ранее привелось услышать на вечере у Нелли.

Едва я присел, как грудь моя разразилась чудовощным кашлем, приступ которого промучил меня около пяти минут. Кости мои разламывались, на лбу выступила испарина.

«Только горячки мне не хватало»! — сокрушонно подумал я, натягивая рубашку, которая липла к мокрому телу, в котором каждое, даже самое пустячное движение отдавалось нешуточной болью. Мысль о поездке в Студенку приводила меня едва ли не в ужас.

Я все-таки с трудом поднялся с постели, оделся и спустился в свой кабинет, тщетно уповая на то, что не встречу Миру, с которою волею злого рока, разумеется, столкнулся на лестнице.

— Яков Андреевич! — всплеснула она руками, а я прислонился к стене, чтобы не упасть, так как чувствовал, что теряю равновесие. Мира помогла мне добраться до кабинета и устроиться на излюбленном канапе. Она заботливо укутала меня пледом и обеспокоенно сказала:

— Я велю послать за доктором!

— Ни в коем случае! — я запротестовал, так как визит врача мог нарушить все мои планы.

— Этот ваш Кутузов сведет вас в могилу! — воскликнула она, и ее оливковые щеки порозовели. Я нечаянно заметил, что волнение ей к лицу. Мира была одета в платье из брюссельского кружева нежно-розового оттенка, открытое сзади и скрепленное там же изысканными бантами, сооруженными из парижских лент. При ходьбе ее колоколообразная белая юбка покачивалась в такт шагам, почти не скрывая изящных ножек прозрачной материей. Руки же индианка, напротив, спрятала за длинными рукавами. Черные длинные волосы Мира гладко зачесала наверх, сотворив из заплетенных тяжелых кос волшебную китайскую прическу. Я мысленно отметил, что не зря выписывал своей подруге заграничные журналы мод.