Валерия Вербинина - Темное солнце

Комтур откинулся назад и поглядел в упор на Боэмунда фон Мейссена. Синеглазый в ответ только улыбнулся, не разжимая губ.

— Хорошо, юноша, — велел Конрад фон Эрлингер. — Рассказывай, что с тобой произошло, с самого начала, ничего не упуская; и горе тебе, если я уличу тебя во лжи!

Мадленка начала с самого начала — с того утра 10 мая, когда жизнь казалась такой простой и надежной и ничто еще не предвещало трагедии. Она рассказала о сестре Урсуле и о матери Евлалии, вспомнила даже дрозда с желтым клювом. Ей приходилось все время следить за собой, чтобы не проговориться и не обронить нечаянно «я» вместо «она»; но, раз уж сам великий Юлий Цезарь сумел сочинить записки о себе, любимом, от третьего лица, то она, Мадленка, и подавно справится с такой задачей.

— Когда мы были над оврагом, я решил, что пора возвращаться, — рассказывала Мадленка. — Я спешился, чтобы в последний раз обнять сестру, и тут на нас напали.

Она поведала про то, как похоронила убитых, опустив эпизод с телом брата, привязанным к дубу, только сказала, что вытащила стрелу из тела «сестры» и сохранила ее. Описала бродяг, которые погибли, свою встречу с Боэмундом, выпустив большую часть фраз, которыми они обменялись; рассказала про вторую стрелу, которая ее поразила, почему она и решила во что бы то ни стало отыскать князя Августа.

Далее последовало описание встречи с Августом, появление самозванки и ее обличительные речи (в этом месте у комтура задергалась щека), раскопанное погребение и встреча с людьми из Торна. Мадленка, ничего не скрывая, поведала и о разговоре с кузнецом Даниилом из Галича, упомянула о четках настоятельницы, неизвестно как оказавшихся у служанки литовской панны, и о том, как она решила расставить самозванке ловушку и чем все это закончилось.

Глянув на зарумянившееся лицо Филибера, Мадленка пощадила его самолюбие и не стала живописать вонь в подземелье, только вкратце объяснила, как им удалось бежать оттуда и как неподалеку от границы их нашел отряд фон Мейссена, тактично обойдя при этом также момент со смертельной царапиной. Анжуец с облегчением перевел дыхание и гордо выпятил подбородок.

Красавец фон Мейссен безучастно смотрел куда-то в сторону, словно происходящее нисколечко его не касалось, и при взгляде на него Мадленка вновь ощутила то незнакомое и непривычное волнение — не то в сердце, не то под ложечкой, — заставившее ее теперь даже подумать, уж не съела ли она давеча за обедом чего нехорошего.

— Ты все нам рассказал, мальчик? — спросил великий комтур, когда Мадленка наконец замолчала.

— Все, — не колеблясь солгала она.

Конрад фон Эрлингер усмехнулся и, не скрываясь, посмотрел в упор на Боэмунда. Взгляды рыцарей скрестились, как клинки, но хотя Конрад и был значительно старше синеглазого, ему все-таки первому пришлось отвести глаза.

— Так ли уж все? — в голосе великого комтура звучало сомнение.

— Конечно. А зачем мне лгать? Я же не глуп и понимаю все-таки, где нахожусь и кто передо мной.

— Любопытно, — пробормотал комтур, болезненно морщась. — И ты, и Боэмунд, и Филибер что-то скрываете. Что скрывает Боэмунд, мне ясно. — Мадленка похолодела и съежилась. — Свою гордыню! — значительно сказал комтур. — Брату Филиберу тоже наверняка есть о чем промолчать, не так ли, брат Филибер? И ты, конечно, тоже не сказал всей правды. Хотя меня это мало заботит, поскольку в главном ваши рассказы все же совпадают.

Тут только Мадленка смекнула, что ее история уже была известна анжуйцу и частично — синеглазому и что они, конечно же, поделились своими знаниями с братьями по ордену. Так, значит, ее просто проверяли! Мадленку охватила обида, словно ей снова было девять лет и она должна была доказывать, что не она, а сестра Марта съела клубничное варенье. Как все-таки мелочны люди — мелочны и ничтожны.

— И ты клянешься, что не делал того, в чем тебя обвиняют, — не злоумышлял ни на ту, которую ты называешь самозванкой, ни на высокородную княгиню Гизелу? — продолжал великий комтур испытующе.

— Клянусь всем, что мне дорого. Я невиновен!

— Что скажешь, брат Киприан? — обратился Конрад фон Эрлингер к бледному черноволосому молодому человеку в священническом облачении, сидевшему несколько поодаль. — Ты когда-нибудь слыхал что-либо подобное?

— Нет, — признался молодой человек, подумав.

— Ты очень смелый юноша, — сказал великий комтур, обращаясь к «Михалу». — Если это правда, что ты не ушел, пока не похоронил всех, кто погиб в том лесу…

— Я говорю правду! — вскинулась Мадленка. Но по лицам рыцарей она заметила, что они смотрят на нее с большим уважением, чем вначале, и это удивило ее.

— От имени всех братьев я должен также поблагодарить тебя за то, что ты сделал для наших товарищей, брата Боэмунда и брата Филибера. Правда, брат Боэмунд принял твое участие слишком близко к сердцу, — великий комтур желчно усмехнулся, однако Мадленка почему-то вовсе не прониклась к нему симпатией за то, что он явно на дух не выносил синеглазого, — но тебе не стоит на него обижаться.

Мадленка подумала, что раз уж она осталась в живых, обижаться было бы и в самом деле глупо.

— Однако обвинения, выдвинутые против тебя, вынуждают нас быть осторожными. — Мадленка затрепетала, уловив в голосе великого комтура новые, лязгающие нотки. — Это не значит, разумеется, что мы не верим тебе. Ты единственный, кто может подтвердить, если понадобится, что крестоносцы не совершали того чудовищного преступления, в котором их обвиняют.

— Если он тот, за кого себя выдает, — тихо вставил рыцарь в серой одежде. Это был Вальтер фон Арним, комтур крепости Кенигсберг.

— Да. — Великий комтур нахмурился. — Есть ли кто-либо, кто может подтвердить, что ты действительно Михал Соболевский?

— Да кто угодно может это сделать, — сказала Мадленка, пожимая плечами. — Моя мать, мой отец, сестры, ксендз Белецкий…

«Охотно вам подтвердят, что я вовсе не Михал», — мелькнуло у нее в голове. Мадленка отогнала прочь эту неуместную мысль и смело улыбнулась в лицо великому комтуру.

— Что ж, покамест я тебе верю, — заключил Конрад фон Эрлингер. — Брат Боэмунд! — неожиданно сказал он.

Синеглазый поднял голову.

— Да, брат Конрад?

— Как, по-твоему, способен ли этот отрок зарезать двух женщин? Брат Филибер уже говорил, что не верит в это, но вот что думаешь ты? Тебе ведь довелось тоже с ним столкнуться, и ты далеко не так расположен к нему, как брат Филибер.

— Он и раненого добить не сможет, — холодно уронил Боэмунд, сжигая лже-Михала бирюзовым взглядом. — Нет, только не он.

— То есть ты считаешь, что он невиновен? — В этом — нет.