Эллис Питерс - Необычный монах

Элфгива снова убрала волосы под сетку, надвинула капюшон, завернулась в плащ и из величественной красавицы превратилась в простую служанку в невзрачном домотканом одеянии. Поняв, что Кадфаэль желает ей только добра, она повиновалась его указаниям молча, не задавая вопросов. Следовала за ним через сад и через большой двор, останавливаясь и замирая там, где останавливался он. Монах провел ее через пустую церковь — до Прославления оставался еще добрый час — и через приходскую дверь выпустил на улицу. Уже стоя на пороге, Элфгива сказала:

— Я всю жизнь буду благословлять твое имя, добрый брат. И когда-нибудь непременно пришлю тебе весточку.

— Ежели у тебя все сложится благополучно, — промолвил в ответ Кадфаэль, — в весточке особой нужды не будет. Я догадаюсь об этом по тому знаку, о котором только мы с тобой и знаем. Не считая, конечно, Пресвятой Девы. Я буду его ждать. Ну а теперь ступай да не мешкай, пока на улице ни души.

Легко и бесшумно Элфгива выскользнула за дверь и, промелькнув, словно тень, мимо монастырской сторожки, направилась к мосту и городским воротам. Кадфаэль тихонько притворил за ней дверь и, поднявшись по ночной лестнице, укрылся в своей келье. Конечно, ложиться спать было уже поздно, но для того, чтобы со звуком колокола «подняться» и, присоединившись к братии, отправиться на ночную службу, он поспел в самый раз.

На следующий день, как и следовало ожидать, исчезновение молодой женщины было замечено, что повлекло за собой немалый шум. Леди Фиц Гамон ожидала, что, как только она откроет глаза, служанка тут же явится к ее постели, чтобы одеть и причесать свою госпожу. Отсутствие Элфгивы, обычно такой услужливой и расторопной, поначалу удивило ее, а потом не на шутку рассердило. Прошло не менее часа, прежде чем леди начала понимать, что, скорее всего, больше уже никогда не увидит своей служанки. Наскоро приведя себя в порядок, — отчего разозлилась еще больше, ибо не привыкла делать это собственными руками, — она побежала жаловаться мужу. Лорд Гамо, поднявшийся чуть раньше, в это время поджидал жену, чтобы вместе с ней отправиться к мессе.

— Гамо, Гамо! — бросилась к нему дрожащая от негодования супруга. — Элфгивы нигде нет. Не иначе как эта негодница нынче ночью ударилась в бега.

Поначалу Фиц Гамон лишь усмехнулся — что за чушь? Элфгива всегда казалась ему девицей вполне здравомыслящей — и с какой бы стати ей вздумалось бежать неведомо куда в такую ночь, когда от холода и околеть недолго? Ведь здесь она была одета, обута, имела и стол, и кров. Но затем он задумался, сопоставил все случившееся и, когда сообразил что к чему, взревел от ярости.

— Исчезла, говоришь? Сбежала! Будь я проклят, если она при этом не прихватила с собой и мои подсвечники! Вот, стало быть, куда они запропастились! Ах она мерзавка, воровка неблагодарная! Я обманулся, пригрев эту змею в своем доме. Но ничего, я ее из-под земли вытащу. Пусть не надеется, ей не удастся воспользоваться краденым добром…

Скорее всего, леди Фиц Гамон готова была от всей души поддержать своего метавшего громы и молнии мужа и даже открыла было рот, но осеклась. К тому времени переполошившиеся братья уже обступили возмущенную супружескую чету плотным кольцом. Среди них был и Кадфаэль, который, приблизившись к леди, молча стряхнул с ее запястья несколько лавандовых семян. У той расширились глаза. Она бросила на монаха испуганный взгляд и услышала предостерегающий шепот.

— Тсс. Тихо. Всякое свидетельство невиновности служанки может стать доказательством невиновности госпожи. И наоборот.

При всем своем капризном легкомыслии молодая жена Гамо отнюдь не была глупа. Она мгновенно сообразила, что, если этот монах пустит в ход свое тайное оружие, ей не поздоровится. Кроме того, характер она имела решительный и, определив, что следует делать, немедленно принялась возражать мужу, да так же рьяно, как только что сетовала на побег Элфгивы.

— Что за глупости, Гамо? Ну сам подумай, какая она воровка? Дурочка — вот кто она такая! Неблагодарная — это верно. Бросила меня, а ведь ничего, кроме добра, от меня не видела. Но воровкой она никогда не была, а уж украсть твои подсвечники просто-напросто не могла. Ты что, забыл, когда они исчезли? Как раз в тот вечер я почувствовала себя неважно и рано легла спать, а Элфгива все время была со мной. До того самого часа, когда отец приор обнаружил пропажу. Я сама попросила ее побыть со мной, пока ты не придешь, да только ты, — в голосе ее прозвучали язвительные нотки, — так и не добрался до спальни. Неужто не помнишь? Наверное, вино у тебя и вовсе память отшибло.

Надо полагать, она угодила в точку. Гамо едва ли помнил подробности того вечера, а если что и помнил, то явно не достаточно, для того чтобы настаивать на своем обвинении. Правда, по причине крайнего раздражения и в силу дурного характера он рявкнул было и на жену, но леди Фиц Гамон привыкла к такого рода вспышкам, особого страха перед ними не испытывала и, если требовалось, умела окоротить муженька.

Уж конечно, она знает, что говорит. Кому же знать, как не ей? Это ведь не она напилась до одури за столом у лорда аббата. У нее голова болела не поутру, как у него, а вечером, и совсем по иной причине. Даже при помощи снадобья, которое дал ей добрый брат Кадфаэль, заснуть она смогла только хорошо заполночь, и все это время Элфгива оставалась с ней. У нее-то с памятью все в порядке. Эта Элфгива — самая настоящая распутница. Всем памятны ее шашни с беглым вилланом. Ясное дело, ее следует найти и примерно наказать за черную неблагодарность, так чтобы другим неповадно было, но напраслину на нее возводить нечего. Подсвечников она не крала.

Поиски Элфгивы Фиц Гамон, конечно же, наладил, однако, считая, что, изловив ее, все равно не вернет драгоценных подсвечников, стоивших куда больше какой-то там служанки, занимался ими без особого рвения. Оба его конюха в сопровождении доброй половины монастырских служек отправились в оба конца — к городу и в аббатское предместье — выспрашивать всех да каждого, не попадалась ли им навстречу одинокая молодая женщина. Проведя за этими расспросами целый день, они вернулись в аббатство с пустыми руками.

На следующее утро гости из Лидэйта, которых теперь стало на одного человека меньше, покинули аббатство. Леди Фиц Гамон, удобно устроившаяся за широкой спиной молодого конюха, и тут не удержалась от маленькой шалости — уже выезжая за ворота, она одарила брата Кадфаэля заговорщической улыбкой и даже помахала на прощание рукой, на миг оторвав ее от талии Мэйдока. Затем всадники скрылись за поворотом дороги.

Таким образом, ни самого Гамо, ни его супруги не было в церкви, когда брат Джордан по истечении указанных трех дней поведал собравшимся в храме братьям о чуде, каковое он сподобился лицезреть. Пред его очами в сиянии неземного света предстала во всем своем несказанном величии сама Пресвятая Дева Мария. Это она забрала подсвечники, что и не диво, ибо пожертвованы они были именно ей. И она повелела брату Джордану хранить тайну в течение трех дней — такова была ее воля.