Эллис Питерс - Покаяние брата Кадфаэля

Хью соскочил с коня, бросил поводья подбежавшему конюху и поспешил к сцепившимся противникам, проталкиваясь сквозь кольцо переполошившихся людей. Кадфаэль последовал за ним, но без особой спешки, поскольку понимал, что от Берингара проку, пожалуй, будет больше. Да и опасаться смертельного исхода поединка приходилось едва ли, ибо место было людное и поблизости было немало людей могущественных и потому способных быстро пресечь всякое неподобающее деяние.

Тем не менее монах тоже принялся продираться сквозь толпу, решив, что на худой конец сможет схватить одного из бойцов за рукав да оттащить в сторонку. Бриан де Сулис, будучи старше Ива лет на двенадцать, был более привычен к мечу, а потому имел определенное преимущество перед Ивом. В таких делах опыт порой имеет решающее значение. Упорно протискиваясь вперед, монах лишь смутно слышал какие-то крики, ибо был слишком занят, чтобы обращать внимание на суету вокруг. Он уже почти прорвался к сражавшимся, когда неожиданно рядом, чуть ли не у его плеча, со свистом рассекая воздух, опустился длинный пастырский посох.

Обернувшись, Кадфаэль увидел и его владельца — жилистого, рослого мужчину в епископском облачении. Посох с серебряным набалдашником ударил по скрещенным мечам, да с такой силой, что клинок вылетел из руки Ива и со звоном упал на гравий двора. Де Сулис свой меч удержал, хотя и с трудом. Все замерли, затаив дыхание.

— Стыдитесь, — не повышая голоса, промолвил епископ Роже де Клинтон. — Как смели вы обнажить мечи в таком месте? И в такое время, когда все наши помыслы должны быть направлены на достижение мира? Вы рискуете погубить свои души.

Противники стояли, тяжело дыша. Заслышав слова прелата, Ив вспыхнул, а де Сулис взглянул на юношу с холодной усмешкой и учтиво обратился к епископу:

— Милорд, у меня и в мыслях не было затевать ссору, пока этот молодой человек не набросился на меня с мечом наголо. Причем совершенно беспричинно — я его даже не знаю и никогда прежде не видел. — Он спокойно вложил клинок в ножны и подчеркнуто церемонно поклонился епископу. — Этот юнец словно с цепи сорвался. Едва заехал на двор, как принялся оскорблять меня, а потом и вовсе чуть не убил. Я вынужден был обнажить оружие, чтобы не лишиться головы. — Он прекрасно знает, почему я назвал его изменником, — возмущенно возразил Ив. — Этот человек предал своих товарищей по оружию. По его вине многие достойные рыцари томятся ныне в подземельях.

— Довольно! Ни слова больше! — возгласил епископ, и во дворе воцарилось молчание. — Каковы бы ни были причины, я не позволю затевать ссоры в этих стенах. Мы собрались сюда как раз для того, чтобы покончить с раздорами. Подними свой меч, юноша, вложи его в ножны и не смей больше обнажать на этой священной земле. Ни в коем случае! Я требую этого от имени Церкви, но здесь находятся и те, кому вы обязаны повиноваться как своим сеньорам и государям.

Как бы в подтверждение слов епископа у ворот раздался властный, громовой голос, и к нарушителям спокойствия двинулся, рассекая толпу, могучий, величественный и весьма рассерженный мужчина. Кадфаэль узнал его сразу, хотя прошедшие со времени памятной осады Шрусбери годы слегка посеребрили русую голову короля, а тревоги и заботы избороздили морщинами его высокое чело. Впрочем, лицо Стефана оставалось открытым и красивым, да и нрав его не изменился — вспыльчивый, но отходчивый, порывистый и отважный, но переменчивый, он был по натуре великодушен и добр, но с момента своего воцарения вел разорительную и кровавую войну.

В тот же миг лестница странноприимного дома заиграла многоцветьем красочных одеяний, и на пороге появилась высокая, стройная и величавая, роскошно одетая женщина. То была Матильда, единственное оставшееся в живых дитя старого короля Генри, императрица Священной Римской империи в первом браке, графиня Анжуйская во втором и некоронованная государыня Англии.

Она не снизошла до того, чтобы спуститься вниз, и лишь обозревала всю сцену невозмутимым и даже слегка пренебрежительным взором. В ответ на почтительное приветствие короля императрица слегка склонила голову. Она была царственно красива. Роскошные темные волосы, убранные под золотую сетку, и огромные, глубокие и холодные глаза делали ее похожей на изображение святой с византийской мозаики. Матильде уже перевалило за сорок, но кожа ее оставалась белой и гладкой, как мрамор.

— Молчите вы оба! Ни слова! — повелительно произнес король, возвышаясь над обоими противниками и даже над епископом, который и сам был немалого роста. — Я не желаю слышать никаких объяснений и оправданий. Здесь, на церковной земле, вы должны подчиняться церковным установлениям, и вам придется с этим смириться. Оставьте свои раздоры для другого времени и места, а лучше всего позабудьте их вовсе. Милорд епископ, я советую вам установить правила, касающиеся ношения оружия. Завтра вы будете председательствовать в совете и сможете довести их до всеобщего сведения. Хоть вообще запретите ношение оружия, коли на то будет ваша воля, а уж я позабочусь о том, чтобы никому не было повадно нарушать ваши запреты.

— Я не собираюсь лишать кого бы то ни было права носить оружие, — твердо заявил епископ, — но на то время, пока продлится совет, считаю необходимым ввести некоторые ограничения. По городу воины могут, конечно, ходить, как обычно, с мечами, ибо мужчина без меча порой чувствует себя чуть ли не раздетым…

Епископ, стройный, подтянутый и энергичный, сам походил на рыцаря не меньше, чем на прелата. Воинственного духа ему было не занимать, недаром в нем видели главного защитника христианского Иерусалимского королевства.

— …Но на территории приората, — продолжил де Клинтон с расстановкой, — категорически запрещается обнажать клинки. Нельзя брать с собой оружие и в зал заседаний совета — каждый должен будет оставить меч в своих покоях. Также никому не дозволяется приносить оружие в церковь. И кроме того, до окончания совета никто в Ковентри и ни под каким предлогом не должен ни посылать, ни принимать вызовов на поединки. Довольны ли вы, ваша королевская милость, моим решением?

— Вполне, — сказал Стефан. — Это мудрые и разумные условия. А вы, джентльмены, запомните слова лорда епископа и не вздумайте больше нарушать спокойствие.

Яркие голубые глаза Стефана безразлично скользнули по обоим противникам. Король не знал ни того ни другого, даже понятия не имел, к какой партии кто из них принадлежит, и не приходилось сомневаться в том, что он забудет их лица, едва повернется к ним спиной.

— В таком случае я сообщу свое решение леди, а завтра утром, когда откроется совет, объявлю о нем во всеуслышание.