Эллис Питерс - Покаяние брата Кадфаэля

Ив, несколько растерянный и смущенный, поклонился и уже повернулся к закрытой двери, когда она отчетливо и спокойно произнесла ему вслед:

— Но должна признаться, что я не стала бы особо огорчаться, увидев Бриана де Сулиса мертвым у своих ног…

Ошеломленный, не чуя под собой ног, Ив переступил порог и закрыл за собой дверь. Вкрадчивый, бархатный голос, в котором таилась сталь, звучал у него в ушах. За дверью, всего в нескольких ярдах, терпеливо сложив руки на груди, стояла пожилая дама, ожидавшая, когда госпожа призовет ее к себе. Она обратила к юноше тонкое овальное лицо, скользнув по нему отсутствующим взглядом. Ее темные глаза ни о чем не спрашивали и ничего не говорили. Несомненно, она повидала немало молодых людей, покидавших покои императрицы и разочарованными, и окрыленными, и воодушевленными, и отчаявшимися, но никогда не подавала виду, что прекрасно понимает их состояние. Собравшись с духом, Ив постарался напустить на себя невозмутимый вид, однако прошествовал мимо почтенной дамы на негнущихся ногах. Лишь выйдя на двор, окунувшись в прохладный сумрак ноябрьского вечера, он глубоко вздохнул и с пугающей отчетливостью припомнил каждое слово, сказанное Матильдой во время их короткой встречи.

Слышала ли камеристка последние слова императрицы? Могла ли разобрать их за то краткое время, пока дверь оставалась открытой? И успела ли осмыслить и истолковать их также, как он? Нет, конечно же нет!

Теперь он вспомнил эту женщину, старейшую и самую приближенную из придворных дам Матильды. Она была вдовой рыцаря, одного из вассалов графа Суррея, сама же происходила из семейства де Редверс, младшей ветви того самого рода де Редверс, главу которого, Болдуина, императрица сделала графом Девонширским. Дама достаточно знатная, чтобы быть приближенной государыни, и достаточно мудрая, чтобы хранить тайны своей госпожи и уметь не слышать того, что не предназначено для ее ушей. Но если она все же расслышала слова Матильды, то как должна была их истолковать?

Он медленно шел по двору, а в ушах его продолжал звучать тихий, вкрадчивый голос. Нет, конечно же, он понял императрицу неверно. Она всего-навсего в запале выказала вполне естественную ненависть к предавшему ее человеку. Чего другого следовало от нее ожидать? Но она ничего не предлагала и уж паче того не приказывала. Это ничего не значащие слова, брошенные сгоряча.

И все же… Сначала она недвусмысленно сказала, что он «не должен прилюдно — прилюдно! — задевать кого бы то ни было в этих стенах», а потом добавила, что «не стала бы особо печалиться, увидев Бриана де Сулиса мертвым у своих ног». И еще: «Теперь ступай, Ив Хьюгонин. Надеюсь, мы с тобой поняли друг друга».

После торжественной мессы претенденты на монарший трон и вельможи Англии собрались в зале капитула приората Святой Марии. Председательствовали на совете прелаты: Генри, епископ Винчестерский, Найджел, епископ острова Или, и Роже де Клинтон, епископ Ковентри и Личфилда. Ни один из них не оставался в стороне от усобиц, и каждый имел определенные пристрастия, но, похоже, на сей раз все трое искренне попытались отбросить предубеждения и от всего сердца молились о достижении согласия. Брат Кадфаэль пристроился за открытой дверью, откуда, хоть и с грехом пополам, можно было кое-что углядеть и услышать. То, что он увидел, не внушало особых надежд, ибо все собравшиеся в зале четко разделились на две большие группы. Императрица со своими вельможами заняла место в одной половине зала, а Стефан с его лордами и шерифами — в другой. Соперники выстроились плотными рядами, словно перед битвой, что ничего хорошего не сулило.

Правда, ничто и не мешало друзьям, выйдя из здания капитула, соединиться вновь. Здесь, на совете, Хью стоял плечом к плечу с графом Лестером, всего шагах в четырех-пяти от короля, Ив же находился поблизости от Хью Байгода, графа Норфолка, того самого, кто похвалил его за отменно выполненное поручение императрицы. Они принадлежали к соперничающим партиям и стояли друг против друга в зале, но у них было общее дело, и оба знали, что по окончании собрания будут действовать заодно, как правая и левая рука.

Кадфаэль с любопытством обозревал ряды влиятельных лордов, ибо многих из них он видел впервые. Правда, Лестера он уже встречал. Роберт Бомон, человек остроумный и прозорливый, правил своим графством с четырнадцати лет и был одним из тех немногих, кто искренне стремился к справедливому и разумному соглашению. Он немало потрудился, исподволь подготавливая эту встречу. Его прозвали Робертом Горбуном, хотя был он не горбат, а лишь кособок, да и этот недостаток в глаза не бросался, а в бою и вовсе ему не мешал. Рядом с графом стоял Уильям Мартел, главный королевский управляющий, несколько лет назад прикрывший отступление Стефана при Уилтоне и угодивший в плен. За его освобождение королю пришлось уступить противнику укрепленный замок. Поблизости держался Уильям Уайпирс, командир фламандских наемников. Приподнявшись на цыпочки и вытянув шею, Кадфаэль поверх голов таких же любопытствующих углядел епископа Найджела Илийского, недавно примирившегося с королем после нескольких лет разлада и теперь всячески старавшегося упрочить свое положение.

Противоположную сторону зала занимали плотные шеренги сторонников императрицы. Среди них Кадфаэль выделил Роберта, графа Глостерского, — человека, который многие годы был главной опорой своей сестры, верно служа ей мечом и советом. С виду графу было лет пятьдесят. Плотный, широкоплечий, с каштановыми, посеребренными сединой волосами, он выглядел утомленным. Седина тронула и его короткую бородку, подчеркнув двумя серебристыми полосками твердую линию подбородка. Плечом к плечу с ним стоял старший сын и наследник графа Уильям, схожий с отцом крепким телосложением и чертами лица. Второй сын Роберта, Филипп, если и находился здесь, то стоял в рядах противников. Бок о бок с Глостером держались Хэмфри де Богун и граф Роджер Херефордский. Стоявших позади Кадфаэль разглядеть не мог.

Зато слова выступавших были слышны отчетливо, так что монах даже узнавал голоса, которые ему уже случалось слышать. Открыл совет Роже де Клинтон. Он приветствовал всех, кого стремление к благу привело под кров вверенной ему обители, где он, будучи епископом, числился еще и аббатом, после чего, как и было условлено, огласил свой запрет на ношение оружия в церкви и в зале совета и передал слово Генри де Блуа, епископу Винчестерскому, младшему брату короля Стефана. Кадфаэлю еще никогда не доводилось слышать этот властный, высокий голос, хотя речи высокородного прелата уже много лет оказывали воздействие на жизнь всех англичан, как монахов, так и мирян.