Эллис Питерс - Послушник дьявола

— Вступив в монастырь и став послушником, человек должен расстаться со всем мирским имуществом, — произнес Жером, расправив свои худые плечи, как только почуял, что здесь, может, и правда нарушен общепринятый порядок. Это была вода на его мельницу! Ничему он так не радовался, как поводу сделать внушение. — Я поговорю с братом Мэриетом.

Голоса полудюжины мальчишек, необычайно воодушевившихся, призвали его к немедленным действиям.

— Брат, иди сейчас, пока его нет, и посмотри, сказал ли я правду! Если ты заберешь его амулет, у дьявола не будет больше власти над ним.

— И у нас опять станет спокойно…

— Идемте со мной! — решившись, геройски скомандовал брат Жером.

И прежде чем Кадфаэль смог помешать ему, Жером вышел из умывальной и двинулся к лестнице, ведущей в дормиторий, а за ним по пятам кучкой следовали послушники.

Кадфаэль двинулся за ними. Мысль об обыске внушала ему инстинктивное отвращение, но ничего слишком уж плохого он не предвидел. Мэриет, к счастью, отсутствовал, он был с Хью в конюшне. Они, конечно, не найдут ничего, за что можно было бы ухватиться. Ведь злоба заставляет разыграться воображение, а полное разочарование вынудит их опуститься на землю. Так он надеялся! Однако, несмотря на все эти соображения, он торопливо поднимался по лестнице.

Но кто-то торопился еще сильнее. Позади Кадфаэля легкие ноги выбили резкую барабанную дробь по деревянным ступеням. Кто-то догнал его и, оттолкнув, стремительно пронесся мимо по выложенному плиткой скользкому полу длинного коридора.

Мэриет летел вперед, ряса его развевалась, весь он был воплощение негодования.

— Я слышал! Я слышал! Не трогайте мои вещи!

Куда девались покорность в голосе, скромно опущенные глаза и сложенные руки? Сейчас это был разгневанный молодой лорд, властно приказывающий не прикасаться к его имуществу. Он налетел на своих обидчиков со сжатыми кулаками и горящими глазами. Кадфаэль, на какой-то момент потерявший равновесие, ухватился за взметнувшийся рядом рукав рясы Мэриета, но тот не остановился и только потащил монаха за собой.

Выводок трепещущих от страха и любопытства мальчишек-послушников сгрудился в дормитории; они осторожно тянули головы вперед, туда, где стояла кровать Мэриэта, а наружу торчали их тощие зады в свисавших беспорядочными складками черных рясах. Услышав шаги Мэриета и его грозные крики, мальчишки в ужасе обернулись и при появлении юноши отскочили с громким кудахтаньем, как стайка перепуганных цыплят. На пороге закутка, который Мэриет считал, как следовало из его поведения, своим крошечным личным владением, он нос к носу столкнулся с выходившим оттуда братом Жеромом.

Силы были слишком неравны: кандидат в послушники, проживший в аббатстве лишь около месяца, но уже успевший причинить беспокойство и получить предупреждение, — и человек, наделенный властью, правая рука приора, духовное лицо, исповедник, один из двух наставников послушников. Возникшее в лице брата Жерома препятствие заставило Мэриета на мгновение замешкаться; Кадфаэль наклонился к его уху и прошептал, задыхаясь (он совсем запыхался):

— Остановись, глупец! Он все равно найдет то, что ты прячешь!

Но Кадфаэль мог бы поберечь силы — Мэриет его даже не услышал. Момент, когда юноша еще был в состоянии опомниться, остался позади, так как его взгляд уже упал на маленькую яркую вещицу, которую Жером держал перед собой в вытянутых пальцах, как будто она была грязной, и в возмущении помахивал ею. Мэриет побелел, но это была бледность, рожденная не страхом, а неудержимой яростью; казалось, каждая черточка выразительного лица юноши оледенела.

— Это мое! — сказал он тихим, но властным голосом и протянул руку: — Отдай!

Брат Жером, не привыкший, чтобы к нему обращались подобным тоном, привстал на цыпочки и раздулся, как индюк. Его тонкий нос гневно дрожал от оскорбленных чувств.

— И ты открыто признаешь это? Да знаешь ли ты, дерзкий безумец, что, когда ты просил, чтобы тебя приняли сюда, ты клятвенно отказался от всего «своего» и теперь не можешь владеть никаким имуществом? Принести сюда личную вещь без разрешения отца аббата — значит нарушить устав. Это грех! А намеренно держать это у себя — это! — значит оскорбить те обеты, которые, как ты говоришь, ты желаешь принести. А уж хранить в своей постели — это род блуда! И ты посмел? Ты посмел? Ты ответишь за это!

Все, кроме Мэриета, устремили глаза на невинный предмет, причину страшного преступления, — Мэриет же по-прежнему не сводил горящих глаз с лица своего обидчика. А тайный талисман оказался всего лишь узенькой полотняной ленточкой, расшитой голубыми, золотыми и красными нитками, — ленточкой, которой девушки завязывают волосы; кстати, именно прядь рыже-золотых волос и была завязана одним концом ленточки.

— Тебе хоть известен смысл слов обета, которые, как ты утверждаешь, ты жаждешь произнести? — бушевал Жером. — Безбрачие, бедность, повиновение, твердость, — есть ли в тебе хоть что-либо подобное? Опомнись, пока можно, отвергни мысли о безумствах и скверне, заключенные в этой суетной вещи, иначе тебя не примут в монастырь. Наказания за то, что ты предался пороку, тебе не избежать, но у тебя будет время исправиться, коли дарована тебе хоть капля милости Божьей.

— Мне даровано ее столько, что хватает, по крайней мере, на то, чтобы не копаться в простынях другого и не красть его вещей, — ответил Мэриет, нисколько не смутившись и продолжая сверкать глазами. И добавил тихо, сквозь зубы: — Отдай, это мое!

— Посмотрим, что скажет отец аббат о твоем поведении, наглец! Хранить такую суетную вещь ты не имеешь права. Что же касается твоего непослушания, о нем будет доложено в точности. А теперь дай мне пройти! — потребовал Жером, по-прежнему уверенный в своей власти и своей непогрешимости.

Кадфаэль сомневался в том, что Мэриет правильно понял намерения брата Жерома. Очевидно, юноша счел, что тот просто собирается вынести дело на собрание капитула и услышать мнение отца аббата. Может быть, придя в себя, Мэриет согласился с таким решением, даже если оно и означало потерю его маленького сокровища, — ведь, в конце концов, он пришел в монастырь по собственной воле и при всяком удобном случае повторял, что всей душой хочет, чтобы ему позволили остаться и поскорее дать обет. Как бы то ни было, Мэриет отступил и позволил брату Жерому выйти в коридор. Брат Жером повернул в сторону черной лестницы, где горела свеча, и его безмолвная свита почтительно последовала за ним. Свеча в низкой чаше стояла на прибитой к стене полочке и догорала, оплывая. Брат Жером поравнялся с ней и, прежде чем Кадфаэль или Мэриет сообразили, что он собирается сделать, провел тоненькой ленточкой над пламенем. Прядь волос с легким треском зашипела и исчезла в яркой вспышке золотистого огня, лента распалась надвое, обе ее части обуглились и упали в чашу. Не издав ни звука, Мэриет, как цепной пес, бросился вперед и схватил руками брата Жерома за горло. Кадфаэль кинулся за Мэриетом, ухватил юношу за капюшон и попытался оттащить, но тщетно.