Эллис Питерс - Воробей под святой кровлей

Лиливин, однако, быстро опомнился — ему нельзя было отвлекаться. Схватив Раннильт за руку, он потянул ее прочь от решетки, которая им больше была не нужна, и увел ее вниз по лестнице в конюшню, где беспокойно топтались навьюченные лошади, возбужденные после тревожной ночи. Напрягая все силы, он поднял тяжелые засовы на дверях. Утреннее солнце светило ему в лицо, его лучи тянулись на одном уровне с его головой, не достигая пола. Он отворил тяжелую дверь и вывел Раннильт на простор зеленого луга.

Они увидели, как мимо них промчались врывающиеся в конюшню люди. Для них же двоих все было уже позади. Брат Кадфаэль, тихо бормоча благодарственные молитвы, обнял их за плечи и отвел в сторону на зеленый бугорок у подножия холма, где они с радостью опустились на траву, упиваясь майским воздухом и утренним светом. Затем они медленно повернулись лицом к лицу, долгим взглядом посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись, как будто очнулись после долгого сна и теперь не могли нарадоваться.

Хью впереди всех взобрался по лестнице на чердак, за ним по пятам — сержант. В широком и ярком солнечном луче, ослепительно сверкавшем над усеянном клочками сена полом, стоял на коленях Йестин, обнимая Сюзанну и заботливо поддерживая на весу ее пронзенное стрелой тело — стрела прошила насквозь ее грудь так, что наконечник торчал из спины. Глаза у нее уже стекленели, точно сонные, но неподвижный взгляд был устремлен на возлюбленного; на ее лице застыло выражение горя и отчаяния. Сержант хотел взять Йестина за плечо, но Хью знаком остановил его.

— Не троньте, — сказал он спокойно. — Он никуда не убежит.

Для Йестина больше не было будущего, ради которого стоило бы бежать. Ему некуда и незачем было стремиться, когда не стало его подруги. Все, что он любил, он держал в своих объятиях, и им недолго оставалось быть вместе.

Его руки были запачканы ее кровью, кровь была у него на губах и на щеке, которой он прижимался к ней в страстном поцелуе, словно пытаясь ее оживить. Сейчас он уже затих и просто сидел с ней на руках, следя за ее устами, которые тщетно силились вымолвить какие-то слова; в свой последний миг она все хотела взять на себя, только бы спасти его, но изо рта не выходило ни звука; наконец она бросила эти попытки. Он увидел, как тихо угасал свет в стекленеющих серых глазах.

Только тогда Хью до него дотронулся.

— Она преставилась, Йестин. Положи ее и пойдем с нами! Я обещаю тебе, что ее отнесут домой честь честью.

Йестин опустил тело на подстилку из сена и медленно поднялся с пола. Утреннее солнце коснулось движущимся лучом перевязанного веревкой свертка, который они забрали с собой наверх. Потускневший взгляд Йестина упал на него и сразу вспыхнул. Он схватил с полу узел и с размаху швырнул в окно; упав на траву, узел развязался, содержимое рассыпалось и заиграло искрами под косыми утренними лучами.

Страшный вопль горя и отчаяния вырвался из горла Йестина к безмятежно ясным небесам:

— Да я бы взял ее за себя в чем есть, хоть босую!

И с пастбища ему, словно эхо, ответил жалобным воем другой голос: там ползал на четвереньках Уолтер Аурифабер, подбирая презрительно брошенное, раскиданное по траве золото и серебро.

При ярком блистании раннего солнечного утра отряд Хью Берингара, подобрав живых и мертвых, повез всех в город; безмолвного и равнодушного к своей участи Йестина отправили в замок, а Сюзанну, уже неподвластную никаким карам бренного мира, — домой, в лоно поредевшего семейства, которому скоро предстояло проводить на кладбище представительниц сразу трех поколений. Вместе со всеми ехал ошалевший от пережитого Уолтер Аурифабер, он крепко прижал к себе узел с найденным богатством и только недоуменно морщился, когда его взгляд падал на тело Сюзанны. Уолтера раздирали противоречивые чувства, он сам не знал, радоваться ли ему своим вновь обретенным сокровищам или оплакивать дочь. Ведь как-никак, именно дочь ограбила его да еще и осрамила перед всеми напоследок; с ее смертью он потерял лишь толковую домоправительницу, но в доме уже появилась другая женщина, которая могла ее заменить. Даниэль наконец-то повзрослел и начал всерьез заниматься своим ремеслом, так что, работая на пару, они могут обойтись впредь без подмастерья. Словом, какие бы сомнения ни боролись в душе мастера Аурифабера, скоро они должны были разрешиться самым удовлетворительным образом.

Что же касается благополучно спасенных любовников, которые от счастья не могли вымолвить ни слова и только держались за руки, не сводя друг с друга глаз, то эту заботу взял на себя Кадфаэль. Зная щепетильность приора Роберта и строгость аббата Радульфуса, который требовал неукоснительного соблюдения монастырских порядков и правил, брат Кадфаэль во имя соблюдения приличий шепнул несколько слов на ушко Хью Берингару, чтобы заручиться через него сочувственной помощью его супруги. Элин с радостью согласилась приютить под своим крылышком Раннильт и взяла на себя заботы о ее приданом, пообещав учить и наставлять молодую невесту во всем, что касается подготовки к свадьбе. Элин также задумала немножко подкормить свою подопечную, чтобы у нее округлились щечки и появился румянец, и тогда ее красота, никем прежде не замечаемая и не признанная, ярко засияет перед всем светом.

— Если ты намерен забрать ее с собой, — говорил Кадфаэль, твердой рукой направляя немного упирающегося Лиливина через мост в сторону аббатства, — вам лучше всего тут и обвенчаться, потому что в здешних краях найдется немало людей, которым сейчас стыдно перед тобой за свое прошлое поведение и которые горят желанием загладить свою вину маленькими подарками. Тебе нечего стыдиться благодеяний, которые идут от чистого сердца. Приняв их, ты только утешишь дарителей, которым нужно чем-нибудь успокоить свою совесть. А покуда идут приготовления к свадьбе, ты уж как-нибудь потерпи у нас еще с недельку. Ты ведь и сам понимаешь, что не можешь поселить невесту у себя в притворе церкви. — «Или за стеной алтаря», — добавил он мысленно, не договаривая вслух. — У госпожи Берингар ей будет хорошо и спокойно, и скоро она, ко всеобщему удовольствию, станет твоей женой.

Кадфаэль оказался прав. В отношении Лиливина у населения Шрусбери была нечиста совесть, и она мучила их укорами с тех пор, как молва собрала на рынке и в лавках, а затем разнесла по всему городу невероятную правду. Все, кто раньше опрометчиво присоединились к его гонителям, теперь бросились заглаживать свою вину маленькими подарками. Провост, который не участвовал в погоне, обратил внимание на плачевный вид его башмаков и подал добрый пример, заказав для него новую пару, чтобы Лиливину было в чем пуститься в дорогу. Другие члены купеческой гильдии подхватили его почин. Портные справили в складчину хорошую одежду. Похоже было на то, что Лиливин будет одет с ног до головы, и притом так хорошо, как еще никогда не бывало в его жизни.