Гийом Прево - Семь преступлений в Риме

Она, похоже, напряженно размышляла, потому что глаза ее сузились еще больше, почти затянувшись пятнистой кожей.

— Из Флоренции, говорите? Путешествуете налегке, без сундучка, без котомки?

— Я… я оставил их на постоялом дворе, пока не подыщу себе жилье и…

Старая карга скрипуче засмеялась, обнажив почерневшие пеньки от двух зубов.

— Ха-ха! Постоялый двор! Да там полно воров! Впрочем, их везде хватает!

— Верно. Поэтому мне и нужна отдельная комната. Вы сдадите?

Она долго рассматривала меня с ног до головы. Затем быстро спросила:

— У вас есть чем платить?

— Я… я небогат… Но все же…

— Есть чем платить или нет? Куатрино в неделю плюс задаток на тот случай, если сломаете кровать. У вас деньги есть?

Я порылся в кошельке, пересчитал наличность. Руки мои дрожали. Я протянул ей две монетки, которые она поспешно засунула куда-то под юбку, бесстыдно задрав ее. Громкий голос на улице заставил меня повернуть голову. В это время старуха скользнула за дверь и захлопнула ее перед моим носом.

— Притаскивайте ваши пожитки до наступления ночи, — проквакала она из-за двери. — Будет вам комната!

Комната…

Комната Джакопо Верде!

Поселившись в тот же вечер в комнате Джакопо, я постарался влезть в его шкуру и понять, что он чувствовал: я сложил свои вещи в его сундучок, сел на его кровать и уставился в окно.

Что представляла собой несчастная жертва из колонны? Какие радости и печали испытывал он за месяцы, проведенные в грязном домишке на улице Сола? Был ли он счастлив настолько, чтобы ценить дарованную ему жизнь? И какой злой дух позволил отнять ее таким ужасным способом?

Все эти вопросы теснились в моей голове, и я вопрошающе разглядывал облезлые стены, скудную обстановку, захватанную руками случайных людей, и кусочек черного неба над двориком.

Однако ничто не могло рассказать мне здесь о Джакопо Верде.

Комната так же приводила в отчаяние, как и весь дом вместе с хозяйкой.

На верхних этажах жили пять других молодых людей, бывших на пансионе синьоры Альгеррины, деливших с ней стол и терпевших ее скверный характер. Еда была до уныния однообразной: что-то вроде серой мучной похлебки с мясными обрезками. Вскоре я понял, что эти пятеро, работавшие подмастерьями у городских ремесленников, мало что могли сказать об их бывшем соседе. Впрочем, они почти не обратили на меня внимания, и лишь один из них, Джузеппе, вопросительно взглянул на меня: что, мол, это за тип, осмелившийся залезть в постель мертвеца?

Я несколько раз пытался воспользоваться совместными ужинами, чтобы побольше узнать о своем предшественнике. Но ответом мне были лишь чавканье да постукивание мисок. Домовладелица тоже не была говорливой: она выражалась намеками, и смысл ее речи оставался для меня мутным, как ее похлебка. Довольная тем, что подцепила постояльца, она опасалась, как бы излишняя болтовня не заставила того сбежать.

Тогда я решил проводить больше времени в комнате покойного с мерзкими стенами, разошедшимися половицами и изъеденным жучками потолком. В такие моменты я раздумывал над чрезвычайным скоплением событий: три убийства, совершенные на трех колоннах с одинаковой жестокостью. Надпись и записка свидетельствовали, что наказывались грешники. Был еще и возможный подозреваемый, обжигальщик извести Гирарди, нравственность которого представлялась более чем сомнительной. А тут еще интуитивное предположение Леонардо: убийца не только казнил Верде, но и ограбил его жилище. Но с какой целью? Если вор был и убийцей, он подвергался серьезному риску: я смог убедиться, как синьора Альгеррина отслеживала приходы и уходы всех своих жильцов и как она следила за тем, чтобы ни один посторонний не проник под крышу ее дома.

Гипотеза могла вызвать улыбку: никто из постояльцев, похоже, не был способен на подобный поступок.

Тогда кто?

Ответ последовал однажды утром, когда я только что вышел из дома; шел уже третий день моего пребывания на улице Сола. Я не успел еще дойти до пьяцца ди Шарра, как холод заставил меня вернуться, чтобы одеться потеплее. Каково же было мое удивление, когда я, поднявшись по лестнице, вошел в свою комнату! Там находилась синьора Альгеррина. Старая карга, стоя на коленях, рылась в моем сундучке; на полу валялась вытащенная из него одежда!

При моем неожиданном появлении хозяйка и бровью не шевельнула и, вместо того чтобы оправдываться, закричала на меня:

— Какого черта вы держите здесь грязное белье! Разведете мне здесь вшей; они расползутся по всему дому. Соблюдайте чистоту, если хотите сохранить за собой комнату!

И она с оскорбленным видом вышла, прежде чем я опомнился и нашел слова для ответа…

Происшествие это, хоть и было неприятным, стоило многих признаний: домовладелица обшаривала комнаты своих жильцов и кое-что приворовывала. Так что один вопрос отпал: вещей у Джакопо Верде не нашли, потому что старуха присвоила их!

Однако это означало и то, что после нескольких недель подобных обысков Джакопо должен был как-то обезопасить себя от излишнего внимания домовладелицы. Не было ли в комнате тайника, в котором он мог держать свои деньги так, чтобы они были всегда под рукой?

Я принялся лихорадочно обыскивать помещение, простукивать стены, исследовать потолок, приподнимать слабо держащиеся половицы. Напрасно.

Ничего не оказалось в остове кровати, в ножках стола, не было и двойного дна в сундучке.

В голову пришла мысль: раз уж невозможно оборудовать тайник в комнате… Я открыл окно и, несмотря на пронизывающий ветер, внимательно осмотрел двор. Внизу не было видно ничего, кроме кучи дерьма и гниющих отбросов. Я стал ощупывать фасад на расстоянии вытянутой руки. После нескольких попыток обнаружил на уровне плеча неплотно прилегающий камень. С тысячью предосторожностей я раскачал его и вынул.

Это оказался большой кусок известняка, тщательно очищенный от скрепляющего раствора. В нижней части камня была аккуратно выдолбленная полость глубиной в палец и шириной в дюйм. Я охнул: внутри лежал кожаный кошелек, перевязанный шнурком!

Крайне возбужденный, я отошел от окна и вскрыл драгоценную находку. В кошельке оказались десяток монет и свернутый клочок бумаги.

То были деньги, заработанные Джакопо Верде постыдной торговлей: четыре дуката и пять куатрино. Бумага же представляла собой неширокую ленту, пожелтевшую на сгибах, словно она пролежала не в кошельке, а в камне. Развернув ее, я различил нарисованную голову какого-то животного, похожую на волчью, обведенную рамочкой. С правой стороны коряво были нацарапаны два слова: «do ghirardi».

— Донато Гирарди, — вздохнул Леонардо. — Обжигальщик извести! Стало быть, Джакопо был знаком с ним?