Гийом Прево - Семь преступлений в Риме

Он поскреб свой длинный нос.

— Конрад Цвайнхайм? Что-то слышал…

Он взял книгу в руки и полистал ее.

— Печатник, да. Не он ли погиб… во время пожара или другого несчастного случая?

— Насколько я знаю, его мастерская сгорела после его кончины. Однако удалось спасти набор шрифтов, купленных впоследствии Сикстом Четвертым. Это случилось в 1475 или в 1476 году.

— Слышал я об этой истории. 1475-й, вы говорите?.. Вы уже видели фреску Мелоццо да Форли?

— Та, которая в латинском зале? Ингирами показывал ее мне.

— Тогда вы должны знать, что библиотека Ватикана была основана в 1475 году. На фреске человек, стоящий на коленях перед Сикстом Четвертым, есть не кто иной, как первый префект — Бартоломео Платина. Помнится, он проявлял интерес к книгопечатанию. Искусство это было новым в то время. Ничего удивительного, что он посоветовал папе сделать эту покупку.

— А папа мог подарить ее библиотеке?

— Не знаю. Я лично никогда не видел этих шрифтов в наших стенах.

Стоило ли ему верить?

— А кто, по-вашему, мог бы сказать поточнее?

— Ингирами, может быть… Должен ли я понимать так, что есть некая связь между этим Цвайнхаймом и вашим убийцей?

Вопрос он задал без малейшего смущения.

— А это лучше спросить у кумушек на рынке, мессер Аргомбольдо…

У меня было еще время сходить в апартаменты да Винчи, но, взволнованный высоким саном пригласившего меня, я представился камергеру, ответственному за визиты к папе, задолго до того, как прозвонили к вечерне. Тот проводил меня на следующий этаж, провел через богато обставленные покои до небольшой прихожей, где уже томились в ожидании два монаха и один дипломат.

До того как попасть в зал аудиенций, я долго ждал, пока оттуда выйдут опередившие меня.

Зал был небольшой, но высокий и красивый; широкое окно выходило на Бельведер; а стены и потолок были чудесно расписаны Рафаэлем. Для росписи художник выбрал тему, целиком посвященную чуду божественного присутствия: Гелиодор, изгнанный из храма разгневанным Богом; ангелы, освобождающие святого Петра из темницы; орды Аттилы, попятившиеся при виде распятия; месса в Больсене, во время которой закровоточили облатки… Рафаэль из Урбино позаботился и о своих благодетелях: Лев X был представлен Львом Великим перед Аттилой, а Юлию II отводилось почетное место на двух остальных фресках. Было от чего оробеть такому ничтожному визитеру, как я.

Посреди зала в кресле красного бархата, украшенном золотыми шариками, восседал папа из семейства Медичи.

На нем была домашняя одежда: белая туника из плотного дамассе, короткая мантия с капюшоном на плечах. Красная скуфья была надвинута до глаз.

Тут же были и двое слуг, накрывавшие легкий ужин, — они приносили в серебряных блюдах оливки и сушеные фрукты. По обе стороны стола стояли два стула, на одном из них сидел кардинал Бибьена.

Последний знаком велел мне приблизиться.

— Ваше святейшество, вот Гвидо Синибальди, которого вы вызвали к себе.

Я двинулся к папе, низко кланяясь, и припал к его унизанной перстнями руке. Он не произнес ни слова, и я уже не знал, что мне делать, пока слуги накрывали на стол.

— Садись, Гвидо, — предложил кардинал.

Я послушно сел, чувствуя себя не в своей тарелке, искоса посматривая на могущественного прелата. От него приятно пахло апельсиновым листом. У него было лицо неповоротливого, обрюзгшего человека, не чуждавшегося земных радостей. Трудно было себе представить, что он мог часами скакать по своим землям в Маглиане. Тем не менее у него была репутация отличного охотника, любителя собак и соколов. Он не гнушался при случае убить рогатиной загнанного оленя. Однако обожал и изящные искусства: живопись, разумеется, и сверх того — музыку, не скрывая, что и сам сочиняет. Двор Льва X был, впрочем, знаменит в Европе своими оркестрами и профессионализмом музыкантов. Когда папа не услаждал слух гостей концертами, он тешил их не совсем приличными зрелищами в исполнении шутов, которых очень любил. Таковы были развлечения главы христианского мира.

Как только слуги удалились, Лев X заговорил:

— Я мало знал вашего отца, баригеля Синибальди. Мы несколько раз мельком виделись, когда я еще жил в Риме, но ни разу не обменялись ни словом. Однако мне известно, что мой предшественник Юлий Второй весьма ценил его…

Голос его был теплым и приятным, странно контрастируя с одутловатой дряблостью лица. Я ограничился тем, что почтительно наклонил голову.

— Поэтому я был немало удивлен, услышав вашу фамилию среди окружения да Винчи. Он великий художник, в этом нет сомнения, но очень уж медлительный. А его знакомство с подозрительными людьми крайне рискованно.

— У Леонардо да Винчи есть свои недостатки, — согласился Бибьена. — Но его талант не раз сослужил нам… Позволю себе напомнить вашему святейшеству, что он неоднократно…

— Я знаю о вашей снисходительности к нему, кардинал. Но я ее не разделяю…

— Позволю себе уточнить, ваше святейшество, — знакомству с ним молодой человек обязан этим преступлениям, и только им.

— Да, эти преступления…

Папа протянул руку к блюду, наполненному бисквитами с сосновым семенем. Он съел один, потом взял другой и медленно начал его жевать. Рассказывали, что у него очень чувствительный желудок и после слишком пряной пищи он вынужден по нескольку дней поститься.

— Эти преступления… Вы слишком молоды, сын мой, чтобы вмешиваться в подобные дела. Надписи кровью, отрубленные головы, вскрытые тела, рисунки… демонические. Весьма любопытное применение врачебных знаний… Не лучше ли посвятить себя болящим и скорбящим?

Горло мое стало сухим, как самый сухой из африканских камней.

— Ва… ваше святейшество… Это просто цепь совпадений… Сперва убийство в колонне, потом…

Потом я замолк, не в силах выдавить из себя ни слова.

— Вы по крайней мере захватили с собой гравюру и послания?

Я вынул из планшета три бумаги.

Он взял лупу, бывшую всегда при нем по причине плохого зрения, и тщательно просмотрел их одну за другой.

— «Понтифик потерял Лицо», — прочитал он. — Значит, именно это… эта фраза привела вас к «Веронике»?

— Она меня… Меня осенило… Ли… Мне показалось, я понял, что из Ватикана пропала какая-то реликвия и…

— Реликвия? Святой Лик — больше, чем реликвия, сын мой! Подлинный Образ! Лик страдающего Господа! Теперь вы понимаете?

Я вспомнил, что видел однажды в соборе Святого Петра нечто, завешенное другими покровами. Но тогда я был ребенком, и изображение на куске ткани осталось для меня неясным.

— Мне не представился случай приблизиться к нему…

— Значит, вы не можете оценить всю его ценность… Вам хотя бы известна его история?

Я признался, что нет.