Еремей Парнов - Ларец Марии Медичи

Но что он мог сделать? И пока его душу раздирали благородные, хотя и незримые для мира страсти, ситуация резко переменилась. Очевидно, гражданин в затрапезной парусине заинтересовал не только Гену. Вид его, а может быть, и вид сундука пробудили тягостное чувство сомнения и в сердце маленького старшего сержанта дорожной милиции Я.М. Болдырева. Болдырев зашел сначала с одной стороны, потом, протолкавшись сквозь очередь, с другой, но заинтересовавший его субъект уже склонился к окошечку. Зато когда он, получив билет, повернулся, они, что называется, столкнулись носом к носу.

– Билетик, извиняюсь, до Московского моря брали? – дружелюбно осведомился маленький милиционер.

– Да… А что? – настороженно спросил тот.

– А вот что! – Болдырев разглядел все, что было надо, в том числе и бельмо в левом глазу. – Предъявите документы!

– Что? Документы? – ощерился вдруг желтыми, прокуренными зубами Стапчук (конечно, это был именно он, и попытки скрыть сие далее не могут надеяться, как писали в старых романах, на успех). – Сейчас я дам тебе документы! – Он отпрыгнул в сторону, растолкал локтями людей и рванул веревку сундука.

Но то ли подшипник застрял в какой-то трещине на асфальте, то ли рывок оказался слишком стремительным только сундук накренился и, как ведомая гонщиком-эквилибристом машина, встал на два колеса. Стапчук дернул сильнее, глаза его забегали, а из глотки вырвался надсадный хрип, но сундук еще более накренился и, описал дугу, перевернулся. Крышка с треском отскочила, и на асфальт вывалился живой, шевелящийся мешок.

– А-а! Та-ак! – завыл Стапчук и, бросив веревку, кинулся к мешку.

Милиционер и люди кругом словно оцепенели. Все свершилось столь быстро и неожиданно, что никто не успел отреагировать. Очередной гражданин, повернув голову назад, застыл у кассы с трешкой в руке, а кассирша – так та даже рот открыла от удивления. Остальные же, подавшись в сторону, образовали круг, в центре которого оказались похожий на затравленного кабана Стапчук и изумленный старший сержант.

Гена, который тоже обратился от удивления в соляной столб, рассказывал потом, что все было как у Герберта Уэллса в «Новейшем ускорителе». Мир продолжал жить в прежнем времени, и только заросший, оскаленный мужчина в центре онемевшего круга словно наглотался этого самого уэллсовского эликсира. В ускоренном темпе он подхватил мешок и, сгибаясь под его тяжестью, подался в сторону. Людская стена перед ним поспешно отступила, а милиционер сделал плавное, как в замедленной съемке, движение, словно собирался кинуться в погоню. Но Стапчук, видимо, и не думал пока убегать. Он зубами сорвал бечевку с мешка и пронзительно, тоненько-тоненько, на самых высоких частотах, засвистел. Шевеление в мешке замерло, и вдруг оттуда, как стальное полотно рулетки, вылетела громаднейшая змея. Она тут же могучими кольцами оплела милиционера и стала его душить. Лицо его сделалось малиновым, а на лбу обозначилась напряженная жила. Только тут люди пробудились и с криками стали разбегаться. Но им навстречу уже бежали все те, кто находился в этот совершенно жуткий момент далеко, – у самого метро или на выходе с платформ. Паника и неразбериха на привокзальной площади, в самом центре которой маленький милиционер отчаянно боролся с удавом, напоминала одну из моделей нашей Вселенной, которая взорвалась и разлетается в разные стороны, но где-то далеко, на самой периферии, уже начинает подумывать: не пора ли ей возвращаться?

И вот сквозь эту мятущуюся Вселенную, как вестник беды, неслась зловещая комета, опрокидывая на своем разрушительном пути всех и вся: это убегал к платформам Стапчук. На что он надеялся? Вскочить в первый попавшийся поезд? Перебежать на Ярославский вокзал? Трудно сказать… Скорее всего, он просто бежал, вылупив налитые кровью глаза, подгоняемый страхом, удесятерившим и без того недюжинную его силу. Казалось, не было никакой человеческой возможности сдержать этот сумасшедший бег.

Первым опомнился в этой немыслимой кутерьме Гена. Вначале он заметался, не зная, куда кинуться: то ли милиционера спасать, то ли догонять бандита. Совершенно безотчетно он выбрал второе и бросился за Стапчуком. На ступеньках, которые подымались к перрону, возник затор. Это дало Гене возможность настичь молотящего во все стороны кулачищами Стапчука и прыгнуть к нему на спину. Но Стапчук, как медведь собаку, сбросил его с себя. Повернувшись всем телом, он ногой ударил Гену в лицо. Тот закрылся руками и, закусив разбитую губу, скатился со ступенек, но сразу вскочил на ноги, и только он сделал рывок вперед, Стапчук нанес ему сокрушительный удар в живот. От нестерпимой, как молния, пронзившей все его существо боли Гена согнулся в дугу. Сопя и озираясь, Стапчук задержался на лестнице. Затор в проходе еще увеличился, и путь на перрон был затруднен. Свободной оставалась только дорога к правому проходу, но она пролегала мимо еще не добитого окончательно Гены. Стапчук занес руку назад для нового, последнего, может быть, удара, но уже пробуждающийся от шокового ослепления Гена, непревзойденный мастер карате и спортсмен, ловко увернулся и ребром ладони рубанул врага прямо по волосатому и потному адамову яблоку. Стапчук схватился за горло, захрипел и медленно сполз на землю. Только тем обстоятельством, что Гена еще не очнулся от парализовавшей его боли, можно объяснить сравнительно умеренную силу его удара. Обычно он легко перерубал кирпич и, конечно, мог бы убить Стапчука. Итак, Стапчук был повержен!

На другом участке фронта силы добра тоже, кажется, одерживали верх. То ли маленький милиционер выдюжил и разжал наконец смертельные кольца, то ли Володька (кем еще мог быть этот удав?) вспомнил всю доброту воспитавших его людей и, внезапно перестав душить свою жертву, кинулся наутек. Любопытных как ветром сдуло. Перед Володькой образовалась самая настоящая улица, и он с удивительной, конечно, только для тех, кто не видел змей на воле, скоростью шмыгнул мимо метро прямо к остановке такси.

Очередь пропала в мгновение ока, будто стая воробьев, и Володька оказался первым, кто бросился навстречу долгожданному зеленому глазку. Но это был последний бросок в его жизни, последняя гримаса его невезучей судьбы, ибо он попал прямо под колеса.

Когда таксист затормозил и, распахнув дверцу, выскочил из машины, то увидел огромную, вытянувшуюся в линейку змею. Небольшая треугольная голова ее была чуть вмята в пластичный асфальт, по белому брюху перебегали конвульсивные спазмы, а туповатый хвост еще колотился по земле, вздымая облака пыли и расшвыривая вокруг плоские сухие окурки и горелые спички.

Таков был глупый, совершенно неестественный для удава, но тем не менее трагический конец Володьки. Вокруг него уже робко собиралась осмелевшая толпа. Пронзительно свиристели, перекрывая движение, милицейские свистки.