Еремей Парнов - Ларец Марии Медичи

– Откуда тогда у него деньги? Только не уверяйте меня, что он их делает из свинца.

– Ничуть не бывало. К его услугам все золото масонских лож. Он достиг высших степеней посвящения… Быть может, даже самой высшей, единственной.

– Вы полагаете, он руководит всеми ложами?

– Да, граф, полагаю. Его приезд в Санкт-Петербург летом 1762 года, несомненно, был продиктован далеко идущими целями масонов. Мне достоверно известно, что фаворит императрицы Екатерины – Григорий Орлов – вручил ему очень крупную сумму.

– За какие заслуги?

– Не знаю. Возможно, наш подопечный содействовал воцарению императрицы. Это тайна, покрытая мраком. Известно только, что Орлов, обращаясь к Сен-Жермену, называл его саrо padre – дорогой отец.

– Да, все это возможно, – задумчиво произнес ла Моль. – В конце концов мы, тамплиеры восемнадцатого века, тоже своего рода тайное общество.

– Именно поэтому командор и стремится привлечь к нам такого блестящего человека, как Сен-Жермен.

– Уж лучше нам сразу идти под его начало, – усмехнулся ла Моль. – Так было бы правильнее…

Ле Kappe сделал вид, что пропустил откровенное высказывание графа мимо ушей.

– Командор убежден, что Сен-Жермен располагает красным алмазом, – заявил он.

– С каких пор, хотелось бы знать? – скептически улыбнулся ла Моль.

– С тех самых, как он объявился внезапно в Париже под именем графа Сен-Жермен, – ответил ле Kappe, и ни одна жилка не дрогнула на его лице.

Когда Люсин следом за Львом Минеевичем раздвинул гремящую бамбуковую занавеску и вошел в комнату, им навстречу поднялась разгневанная сиделка:

– Что же это такое получается? А?

– Разве я опоздал? – забеспокоился Лев Минеевич. – Сейчас, по-моему, и шести еще нет. – Он вынул из кармана старый брегет и щелкнул крышкой. – Так и есть! Двадцать минут пятого.

– Да не про то я! – досадливо отмахнулась сиделка. – Тут же полно кошек! – Она похлопала себя по солидной груди. – Я их и так терпеть не могу, а тут полюбуйтесь!.. – Она указала куда-то в противоположный угол. – Полюбуйтесь!

Лев Минеевич и Люсин последовали настоящему приглашению и увидели на полу белую тощую кошку. Она лежала на боку, вытянув лапы, и, судя по откинутой голове, была мертва.

– Это же Саския! – всплеснул руками Лев Минеевич. – Что же с ним? Бедное животное! Бедная, бедная, Верочка…

– Не знаю, кто здесь бедный… – Сиделка энергично замахала рукой, будто ковер выбивала. – Только я здесь не останусь ни на минуту. Мало того что делаешь людям одолжение, с работы ради них срываешься, так тут еще дохлые кошки! Как вам это понравится?! То-то, чую, запах какой-то вонючий. «Не может быть, думаю, чтоб это от кошек. Кошки так не пахнут, хотя и противные». Принюхалась, принюхалась и – нате вам! – нашла в углу: лежит себе, околела! Чтобы я после этого кого послушалась? Да ни в жисть! Сейчас же ухожу…

– Никуда вы не пойдете! – с неожиданной твердостью остановил ее Лев Минеевич. – Оставайтесь на своем посту! Этот товарищ, – он небрежно кивнул на Люсина, – из милиции.

– А мне плевать! – Она глубоко вдохнула воздух, словно и впрямь собиралась плюнуть как можно дальше. – Мне за это зарплату не прибавят, – добавила она, печально выдохнув. – У меня у самой, может, мальчик больной… – Она вдруг зашмыгала носом. – Ножки у него не ходят, так и то посидеть с ним некогда… Работаю, как медведь.

Лев Минеевич беспомощно развел руками и умоляюще посмотрел на Люсина.

– Не расстраивайтесь, мамаша. – Следователь осторожно погладил ее по спине. – Надо ведь подежурить, раз такой критический случай. А насчет денег не беспокойтесь – это мы сделаем!

– Так я их терпеть не могу, кошек этих! – повторила она, усаживаясь.

– Я тоже, – сказал Люсин, наклоняясь над Саскией. Бедняга скончался, видимо, под утро, а может, и ночью.

Глаза его помутнели, и внутренний свет их погас. Они казались огромными, эти расширенные внезапной смертью глаза.

Люсин уже знал от врача все подробности утреннего переполоха. Но сейчас, рассматривая Саскию, он усомнился в правильности диагноза.

«Старуха могла, в конце концов, отравиться и колбасой. Кошка доела остатки и околела. Так хоть концы с концами сходятся… А то чего вдруг, спрашивается, она подохла? Не от испуга же…»

– Где у нее холодильник? – спросил он.

– Вы хотите положить его в холодильник? – ужаснулся Лев Минеевич.

– Нет, – поморщился Люсин. – Я хочу узнать, нет ли в холодильнике остатков колбасы.

– У нее нет холодильника. – Он указал глазами на софу, где лежала неподвижная и безмолвная Вера Фабиановна. – Все остатки – на столе. Я знал, что они вам понадобятся… – Он гордо взглянул на сиделку. – И велел все сберечь, как есть.

– Боюсь, что эта колбаса слишком долго пролежала в тепле, – вздохнул Люсин. – Но анализ мы на всякий случай все же сделаем… А где остальные кошки? – Благодаря Льву Минеевичу он был уже прекрасно осведомлен о комнате и ее обитателях.

– Шляются туда-сюда! – встряла в разговор сиделка.

– Кис-кис-кис! – позвал Лев Минеевич, приманивая кого-то невидимого согнутым указательным пальцем.

На зов явилась только шелковистая черная кошка с янтарно-зелеными глазами. Она бесшумно спрыгнула откуда-то сверху и прогнулась вся, вытянув вперед лапы. Царапнула пол и, спрятав когти, потерлась вдруг мордой о ногу Люсина. Но тут же отпрыгнула в сторону, зашипела на мертвого Саскию и полезла под софу.

– Похоже на то, что разбежались кошечки, – заметил Люсин.

– Да, – согласился Лев Минеевич. – Я лично только Леонида сегодня видел.

– А вы, случайно, не знаете, как реагируют кошки на смерть своих товарищей?

«Фу ты, как глупо сказано! И все ведь знать надо, черт его дери!»

– Не знаю, – вздохнул Лев Минеевич. – Наверное, они печалятся.

«Держите меня, ребята, или я сейчас что-то над собой сделаю, как говорил мой кореш Жора Васильков… Что-то неладно с этой кошкой. Тут, пожалуй, не в колбасе дело. Вроде ее удушили. Жаль, неизвестно, кого принимала вчера старуха. Он и ее мог удушить. По пьянке… – Люсин покосился на бутылку. – Нет, мало слишком, капля одна… Хоть и есть такие, что кошек по пьяной лавочке душат или в собак стреляют, но им для этого побольше надо, что-то в районе кило…»

Он осторожно взялся двумя пальцами за кончик мохнатого уха и приподнял кошачью голову.

«Явно задушена кошка. Зверски задушена. Словно кто-то полотенце вокруг нее затянул».

Он разжал пальцы и брезгливо потер их, словно стирал прилипший к ним смертный холод.

«И чего это я сразу за кошку принялся? Ах да, сиделка подсуропила, хотя, конечно, спасибо ей: может пригодиться».

– Где этот ларец стоял? – спросил он, выпрямляясь.