Эдуард Хруцкий - Полицейский

— Хозяйственный мужик. Порядок у него. Посмотрите, дом покрашенный, ставни резные, как надо, на дворе разметено.

Видимо, чистота и порядок вызывали в сердце бывшего боцмана приятные эмоции. Дверь в доме открылась, и на порог выскочил хозяин в нагольном полушубке, накинутом на плечи.

— Здравия желаю, ваше высокоблагородие, — рявкнул он и повернулся к Литвину. — Здравия желаю, ваше благородие.

— Ну ты даешь, друг, — засмеялся Алфимов, — прозвища-то эти новая власть отменила.

— Это для тебя, морячок, а для меня господин коллежский советник по гроб высокоблагородием останется.

— Мы к тебе, Никитин, по делу. — Бахтин протянул городовому руку.

Протянул и подумал: а сделал бы он это два года назад? — Прошу до горницы.

В доме было уютно, тепло и чисто, пахло чем-то жареным. На стенах висели военные литографии, несколько фотографий хозяина в полном сиянии полицейского мундира.

— Не боишься, Никитин? — Алфимов сел на стул, поправил тяжелый футляр маузера.

— А мне, морячок, бояться нечего. Я всю службу при сыскном деле. Мазуриков ловил. А жиганье что при старой власти, что при новой жиганьем останется. Садитесь, ваше высокоблагородие. Какая нужда во мне будет?

— Спасибо, Никитин. Скажи-ка, братец, ты на дверях стоял, когда нашу контору громили?

— Так точно. За день до того у нас оружие отняли. Потому такое безобразие и случилось. — Вспомни, как дело было. — Сначала мотор военный подъехал… — Почему военный?

— Так зеленый весь, со знаком и цифрой семнадцать. Из него четверо вылезли. — Кого-нибудь запомнил?

— Одного. У него погоны подпрапорщика были и на куртке Георгиевская медаль. Шрам у него на подбородке. Он-то меня по голове ударил, дальше не помню. Сомлел. — Ну спасибо, Никитин. — Бахтин встал.

— Нет, ваше высокоблагородие, не по-христиански получается. В какие года такая персона, как вы, ко мне пожаловали. Не отпущу просто так. Не обессудьте. Марья, на стол накрывай! — Там у нас еще один человек, — сказал Алфимов.

— У калитки, что ли, — хитро прищурился Никитин, — так зови его.

Через час они ехали обратно. Алфимов и Батов обсуждали никитинское угощение и сошлись на том, что не все городовые были сволочами.

— Меня оставите на Арбате, — приказал Бахтин, — я к Кулику. Вы все на Лубянку, никуда не отлучаться, ждать приказаний.

— Александр Петрович, — попросил Алфимов, — разрешите с вами. Уж больно хочется в дело вникнуть. — Хорошо, Миша. На Арбате машина остановилась.

— Мне за вами приехать? — спросил бывший реалист. — Я телефонирую.

Как же изменился милый Валентин Яковлевич за последний год. Ссутулился, постарел, даже походка стала старческой. Бахтину он несказанно обрадовался, прослезился даже. — Значит, живы, Александр Петрович? — Жив.

— А наши говорили, что вас расстреляли братишки. Сейчас чайку соображу.

Алфимов с удивлением оглядел комнату. Шкафы с книгами, фотографии в рамках на стене, потертая мебель.

— Неужто он, Александр Петрович, в полиции служил? — Да, Миша. — Живет-то бедно.

— Хорошо в полиции жили только взяточники. Честные люди при любой власти — бедняки. — Вот уж не думал.

Карр! Карр! Со шкафа слетела ворона и уселась на стол. Она доверчиво приковыляла к Алфимову и потерлась головой о руку.

— Ишь ты, — засмеялся Михаил, — прямо как кошка.

Вернулся Кулик с чайником, и ворона запрыгнула к нему на плечо.

— Как вы живете, Валентин Яковлевич? — Бахтин взял чашку.

— Как все. Работаю бухгалтером. Дочка со мной. Муж ее с конным полком на фронте. — А как сын? — Расстреляли Мишу. — Кулик заплакал. Бахтин и Алфимов молчали, чувствуя, что этому горю слова не помогут. Наконец старик успокоился. — Вы ко мне по делу?

— Валентин Яковлевич, — спросил Бахтин, — вы были дежурным чиновником в тот день? — A вы, Александр Петрович, опять в сыске? — Да. Мне поручено отыскать архив.

— Милый вы мой, конечно вы его найдете, но как выйдете на него, так бегите, а то и вас расстреляют.

— Зачем же вы так, папаша, — Алфимов в сердцах поставил чашку, — Александр Петрович наш товарищ.

— Ошибаетесь, гражданин моряк, гусь свинье не товарищ. — Озлобились вы, папаша, сердцем застыли.

— Может быть. Так по сути дела я, Александр Петрович, следующее могу доложить. Я, кстати сказать, в вашем кабинете некоторые свежие дела в потайной шкаф прятал. Слышу шум, я выскочил в коридор, посмотрел в окно. У входа зеленый военный автомобиль стоит. И еще кое-что заметил, но об этом потом. Тут на этаж ворвались двое в кожаных куртках. Оружия у меня не было, а дубина — шланг, свинцом залитый — осталась. Так я одного, как сейчас помню подпрапорщика, ею оглушил, а второй меня рукояткой револьвера отключил. — Валентин Яковлевич, а что же потом?

— Нашу контору громили вместе с Охранным отделением. Так на другой стороне кинооператор ручку крутил. Ваш знакомец Дранков.

— Валентин Яковлевич, цены вам нет. — Бахтин обнял старика.

— Что вы, что вы, батюшка Александр Петрович, цена нынче у меня есть. Продпаек по седьмому разряду. А вы теперь у большевиков на службе.

— Вы позволите от вас телефонировать? — Бахтин из глубин памяти извлек номер телефона Натальи Вылетаевой. — Сделайте одолжение.

— Пока я говорить буду, вы, Валентин Яковлевич, напишите мне ваши показания. — На чье имя писать? — МЧК. Мартынову Ф. Я. — Понял.

Бахтин вышел в коридор, где на стене висел старенький «Эриксон», снял трубку и, пока он называл номер, пока телефонистка соединяла его, молил Бога об одном, чтобы Наталья и Андрей не сбежали на юг. — У аппарата, — раздался знакомый низкий голос.

— Наталья Николаевна, здравствуйте. Это Бахтин. Андрей Васильевич дома? — Господи! — вскрикнула Вылетаева. И Бахтин услышал: — Андрюша!.. Андрюша!.. Скорее!.. — Да, — раздался голос Дранкова. — Андрей Васильевич. Здравствуйте. Бахтин. — Вы где? — На Арбате. — Немедленно к нам и ничего не бойтесь.

И Бахтин понял, что Дранков знает об его аресте и думает, что ему нужно укрыться. Теплая волна подкатила под сердце. И стало радостно от ощущения дружеского участия хороших людей.

Прощаясь, подождав, когда Алфимов выйдет, Кулик сказал:

— Понимаю, почему они вас из узилища выпустили, но послушайте старика, Александр Петрович, бегите.

— Спасибо, Валентин Яковлевич, я к вам на днях загляну.

— Папаша, — крикнул с лестницы Алфимов, — у меня крупы малость есть, я вашей птичке ее пришлю, больно уж ворона забавная.

А через час они сидели в бывшем киноателье «Киноглаз» и смотрели пленку, которую снял Дранков в семнадцатом году. Трещала ручка аппарата, на экране толпа громила охранку, метались какие-то люди, кричали что-то. Странное ощущение видеть разорванные воплем рты и не слышать ничего. И вдруг на мерцающем полотне возник подъезд сыскной полиции и автомобиль завода «Дукс». Вот на экране появились какие-то люди, бегущие неведомо куда… Потом снова дверь сыскной… Потом крупно человек, несущий груду папок… Кувалда… Бахтину повезло. Дранков снял всех четверых. Когда по экрану побежали царапины, похожие на светящиеся щели, Бахтин спросил: