Елена Хорватова - Тайна царского фаворита

Но Анна уже не слушала. Сослуживец мужа! Он расскажет ей что-нибудь об Алеше, о его последних днях. Господи, а она по глупости чуть было не отказала этому человеку от дома, могла ведь обидеть его, оттолкнуть…

– Няня, где он?

– Ну где ему быть – в нижней гостиной на диване сидит. Комнаты-то не все в порядке, чистых – раз-два и обчелся, куда же еще звать прикажешь, – забормотала няня. – Распорядись хоть парадные покои вычистить, Нюточка, вот и будет где гостей принять. Там, в зале-то, и танцевальный вечер устроить можно, особенно летом, пока тепло. Зимой-то в таких хоромах печек не натопишься…

– Ладно, об этом потом. Ты об угощении для гостя позаботься.

Оставив няню, Аня поспешила к дому.

В гостиной на угловом диване сидел штабс-капитан, лицо которого было обезображено несколькими глубокими шрамами. При виде Анны он вскочил с дивана. Судя по порывистости его движений, он был гораздо моложе, чем можно было бы заключить по его лицу.

– Здравствуйте, сударыня. Прошу простить, что нарушаю ваше уединение. Спасибо, что сочли возможным принять меня. Разрешите представиться – Валентин Петрович Салтыков, однополчанин поручика Чигарева. Находясь по соседству от вашего имения, в гиреевской лечебнице, счел своим долгом засвидетельствовать почтение.

– Очень приятно. Анна Афанасьевна Чигарева, – церемонно представилась в свою очередь Аня. – Рада нашему знакомству. Прошу садиться.

– Честно говоря, мы с вами давно уже знакомы, – сказал штабс-капитан улыбнувшись, от чего шрамы на его лице уродливо искривились, – хотя вы меня, мадам, вероятно, не помните.

Анна с большим удивлением вскинула на штабс-капитана глаза. «Давно знакомы? О чем это он говорит?»

– Будучи совсем зеленым, безусым юнкером, я пытался ухаживать за вашей сестрой Ниной и был принят в вашем доме, – пояснил Салтыков. – Мне даже казалось, что батюшка ваш весьма ко мне расположен. А может быть, я просто тешил себя этой надеждой. Вы тогда были прелестной крошкой лет восьми. Рискуя показаться банальным, скажу, что с тех пор вы сильно изменились. В лучшую сторону.

Аня невольно вгляделась в изуродованное шрамами лицо, пытаясь найти в нем знакомые черты. Она прекрасно помнила молоденького юнкера Валечку из Александровского военного училища на Знаменке.

Сияющий начищенной амуницией, розовощекий юнкер приходил к ним в дом с букетиками фиалок для Нины и шоколадными зайчиками для Ани. Своим нежным личиком он был похож на воскового ангелочка с рождественской елки… Неужели вот этот штабс-капитан с его шрамами, морщинами и первой проседью на висках и есть тот юный юнкер Валечка?

Казалось, его лицо выточили грубым резцом из куска гранита, испещрив глубокими бороздами и сделав непроницаемым, как у древнего сфинкса…

– Понимаю, теперь меня почти невозможно узнать, – грустно проговорил офицер, поймав взгляд Ани. – Видите, насколько я стал безобразен после обширных осколочных ранений… Такие лица, как мое, можно встретить разве что на фотографиях в пособии по военной хирургии.

Чтобы утешить Салтыкова, Аня собралась было в свой черед сказать ему какую-нибудь банальность, вроде широко известной сентенции, что шрамы украшают мужчину, но, подумав, воздержалась.

Это было бы не просто неуместно, но даже в высшей степени бестактно. Конечно, на израненном лице штабс-капитана читалась сила и решительность, однако эти качества для Анны не являлись самыми привлекательными в людях, так что ей пришлось бы не только говорить пошлости, но еще и кривить при этом душой.

Выйти из неловкого положения удалось, напомнив о сестре, поклонником которой был Валентин.

– Нина год назад умерла, – прошептала Аня, отведя глаза от изуродованного лица гостя. – Туберкулез…

– Да, такое несчастье, – кивнул офицер.

– Я до сих пор не в силах поверить, что это могло случиться. Простите, что расстроил вас, Анна Афанасьевна. Я, собственно, пришел к вам по делу. По очень грустному делу, Я уже имел честь сообщить, что поручик Чигарев был моим сослуживцем, но мы с Алексеем были еще и друзьями. Вы, наверное, читали в газетах о масштабном наступлении противника близ Горлице в Карпатах. Главный удар пришелся на наш армейский корпус… Перед боем, из которого Алеша не вернулся, мы с ним поменялись нательными крестами и дали друг другу слово, что, если хоть один из нас выживет в этом бою, он разыщет семью погибшего, отдаст близким его крест и расскажет о его смерти.

Салтыков помолчал, потом словно бы сглотнул невидимый комок и снова бесстрастно заговорил:

– Признаюсь честно, Анна Афанасьевна, мы все были обречены. Немцы превосходили нас в живой силе раза в два, а то и в три, да к тому же постоянные артиллерийские обстрелы… Уже через час после начала боя из личного состава осталось не более четверти солдат, но свои позиции мы не сдавали. И связи с командным пунктом не было – немцам удалось повредить наш телефонный кабель. Когда мы увидели, что австрийцы пытаются обойти нас с фланга и отрезать от своих, я повел людей в штыковую атаку, чтобы не дать австриякам соединиться с немцами… Огнестрельных припасов не хватало, дрались почти голыми руками, экономя каждый патрон. После этого боя я и нашел Алексея среди убитых.

Салтыков снова надолго замолчал и закрыл свое израненное лицо руками. Молчала и Аня, по щекам которой катились слезы. Наконец офицер продолжил:

– Я собирался ехать в Москву и искать вас, чтобы выполнить волю Алеши. И случайно узнал, что по стечению обстоятельств вы поселились в трех верстах от Гиреева… Вот крест, который дал мне перед своим последним боем Алеша.

Штабс-капитан вытащил из кармана небольшой сверточек и развернул его. Там оказался золотой крестик, который Аня сама привезла когда-то из Троице-Сергиевой лавры и надела на шею мужу перед отправкой на фронт. Ей тут же вспомнилась последняя ночь, проведенная с Алешей, крестик на обнаженной груди мужа, пламя свечи, игравшей отблесками в золоте креста, и горячие поцелуи перед разлукой, как оказалось, вечной…

От горя у Анны сжалось сердце. Она попыталась сделать глубокий вдох, чтобы взять себя в руки, но ее дыхание прерывалось, а из глаз с новой силой брызнули слезы.

Салтыков сжал ее руку.

– Простите, что причиняю вам боль, Анна Афанасьевна, – тихо проговорил он. – Найдете ли вы в себе силы до конца выслушать мой рассказ или лучше отложить этот тяжелый разговор?

– Нет-нет, говорите, Валентин, говорите, пожалуйста, – Аня даже не заметила, что назвала Салтыкова просто по имени, как называла когда-то в детстве. – Мне больно, но я хочу знать все. Тем более раз Алеша просил вас об этом. Пожалуйста, говорите.

– Хорошо. Но приготовьтесь к тяжелому известию.