Далия Трускиновская - Блудное художество

– Что у тебя за пойло такое? Опять непоказанным торгуешь?… Верши…

– Для вашей милости хорошего травничка нацежу, - преспокойно пообещал Герасим. Травничек уж точно был непоказанным напитком, держался как бы для собственных надобностей, потому что оказывает целебное действие, наливался из-под полы. Но был выше всяких похвал. Меркурий Иванович брал у Герасима этот напиток для барского стола; Архаров знал, но молчал.

– Ну его… мне бы… - Архаров задумался. - Наливки мне сладкой…

Герасим и тут не показал удивления. Сыскалась и наливка, хорошая, вишневая.

Понадобилась она потому, что Архаров хотел ощутить вкус спиртного. Он хотел убедиться, что приятный сладкий жар во рту существует, однако и пахучая наливка проскочила в горло, как водица, хотя была изрядно густа.

Сильно этим недовольный, он оглядел посетителей «Негасимки» и, как ему показалось, признал несколько лиц.

– Шуры чертовы, любить вас конем… - проворчал он, но не поднялся для скорой и суровой расправы, а только смотрел - и высмотрел в компании взрослых мужиков совсем еще молоденького парнишку, невысокого, белобрысенького… как Демка…

– Герасим! - рявкнул Архаров. Кабатчик подбежал.

– Что вашей милости угодно?

– Налей. И себе тоже. Помянем раба Божия Демьяна…

– Демку, что ли?

– Его.

– Ах ты Господи… - Герасим глядел на Архарова и глазам не верил: чтобы обер-полицмейстер напился до такого состояния, оплакивая бывшего шура и мортуса, простого полицейского?

Он быстро принес лучшую из всех водок, что у него на тот час были, померанцевую, и чистые стопки, и успел подхватить полоток копченого гуся.

– Помяни, Господи, раба твоего Демьяна, и прости ему все согрешения, вольные и невольные, - тупо глядя в стопку, произнес Архаров слова, которым полагалось бы звучать в храме, но никак не в кабаке. - И даруй ему царствие свое небесное, Демке, дураку… Господи, какой же он дурак… неужто мы бы не докопались?… Пей, Герасим. За Демку посчитаюсь, вот те крест.

Выпили. Архаров отодрал пласт гусятины, куснул, пожевал, с натугой проглотил. И понял, что тут более делать нечего.

– Пошел к черту, - произнес обер-полицмейстер, вставая, и Герасим не понял, к нему ли относятся слова, или же господин Архаров сообщает о своих намерениях.

Даже не подумав заплатить, Архаров направился к дверям. Герасим неодобрительно посмотрел на изгвазданную епанчу и грязные чулки, но опять же промолчал. И только когда за широкой спиной обер-полицмейстера захлопнулась дверь, окликнул Ванюшку-подручного.

– Ну-ка, проводи его милость… не вышло бы дурна…

Московская шелупонь Архарова знала в лицо, но сейчас понаехало много пришлой - учуяли поживу, и Герасим не хотел, чтобы обер-полицмейстер угодил в неприятности.

Ванюшка вернулся не скоро.

– Крепко набубенился, ноги не держат, - сообщил он хозяину. - Дважды на спуске падал.

– А куда подевался?

– А в Зарядье, к Каиновой зазнобе поплелся.

– Ну, эта с ним управится. Докуда довел?

– До калитки. Там уж не промахнется.

Герасим хмыкнул. Теперь главное было - крепко помолиться Богу, чтобы Архаров наутро забыл, где его ночью носило. Вряд ли ему приятно будет знать, что кто-то видел его в столь непотребном виде…

Архаров же шел целенаправленно и даже одолел доски, положенные от калитки к крыльцу. Мысль у него в голове была из тех, что наутро, если удастся их воссоздать, приводят человека в содрогание. Хотя определенная логика в ней присутствовала - напившись в кабаках и вывалявшись в мокрой глине, Архаров забыл о Варенькиной руке и полагал завершить день соответственно - в постели у Марфы. Не то чтобы он плохо относился к сводне или желал приравнять ее к уличной грязи, а просто предполагаемые амуры с Марфой, бывшие для них обоих вечной темой фривольных шуточек, казались Архарову чем-то еще более нелепо-безумным, чем сладкая наливка после сивухи. Он желал провести себя через сей миниатюрный ад, занимающий пространство одной ночи, взбаламутить себя и покарать за дурость, покарать жестоко… хотя не слишком… хорошо Шварцу, знающему меру справедливости, Архаров же ее никогда, оказывается, не знал, и, рухнув с высоты в пропасть отчаянной обиды, никак не мог придумать себе должного наказания за доверчивость…

Кудлатая Моська, охранявшая и Марфин, и соседский двор, признала его и промолчала. Окна были закрыты на ночь, он постучал в ставень. Инвалид Тетеркин откликнулся не сразу. Сперва он грозно изматерил обер-полицмейстера, потом пригрозил позвать десятских, потом - и вовсе архаровцев.

– Да я сам архаровец, отворяй, смуряк дермошный!

Тогда только Тетеркин признал ночного гостя и засуетился.

Марфа спустилась сверху в нижней юбке, завернувшись в большую шаль, со свечой в руке.

– Ахти мне! Вот не чаяли, не ждали! Заходи, сударь. Прими у него епанчу.

Тетеркин снял с архаровских плеч тяжелую суконную епанчу и повесил в сенях на гвоздь. Марфа оглядела Архарова, отметила измазанные в глине борта кафтана и колени, принюхалась.

– Да ты, сударь, из «Негасимки», что ли, шествуешь?

– Из «Негасимки»… Дай, думаю, загляну… на огонек… Клаварош у тебя?

– Нет, сударь, сегодня у него служба, собрались куда-то в ночь с Ушаковым.

– Эт-то… эт-то прелестно…

– Дай-ка я тебя горячим напою, Николай Петрович, - предложила Марфа. - Да и уложу. Ступай со мной на кухню, а ты вздуй самовар поскорее!

Большая печь давала столько тепла, что Архаров после странствий по ночной Москве и сидения в сырых подземных кабаках просто ожил.

– А шаль тебе к лицу, - сказал он, хотя перед ним было отнюдь не лицо, а широкая спина Марфы, добывающей заедки из шкафчика.

– Да ты уж не клинья ли под меня подбивать вздумал? - сразу подхватила она любимую словесную игру. - Явился заполночь, выпивши для храбрости, небось, и подарок принес?

– А что, Марфа, ты бы меня полюбила? - пытаясь вести галантную игру, спросил Архаров. - Без подарка?

– Так я, может, и теперь тебя люблю, почем знать? Да только беда - кабы могла до тебя дотянуться, так, может, и не любила бы.

– Экая ты замысловатая! - и он расхохотался. - А я вот к тебе пришел, оскоромиться… принимай, Марфа Ивановна, прибыл…

Тут Марфа поняла, что обер-полицмейстер не шутит.

– Что с тобой, сударь? - обеспокоенно спросила она. - Ты садись, я стол накрою.

– Накрывай! - позволил он. И грузно сел на лавку, широко расставив колени.

– Сударь, да ты сам не свой! С кем воевал-то?

– Выпить не найдется?

– Как не найтись! - делая вид, будто не замечает крайней степени архаровского опьянения, объявила Марфа. - Погоди, на стол соберу. Что ж за питье без закуски!

Марфа, при всей своей многопудовости, была легка на ногу - выметнулась за дверь почище иной молодой. Там, в сенях, она схватила за шиворот притаившуюся Наташку - неведомо какую по счету из тех, что постоянно жили у нее в услужении и вводимы были ею в бабье ремесло. Шепотом отдав девчонке несколько приказаний, вернулась и села за стол напротив Архарова.