Далия Трускиновская - Блудное художество

Перекрестившись, Устин пошел дальше и очень скоро увидел Макарку. Тот сидел по-турецки. Притворяясь, будто врачует поврежденный палец левой ноги. Взгляды встретились - и Устин, поняв указаиие, свернул в узкий проход между заборами, где разве что козу провести, а с лошадью в поводу уже не проберешься.

Настоящие заборы были только со стороны улицы - а в глубине сменялись плетнями, изгородями, да и те - с дырками и лазами. Узкий ход стал шире, лопухи словно приглашали укрыться заскочившего сюда путника, обуреваемого нуждой.

– Ну, Господи благослови, - прошептал Устин и весьма похоже мемекнул.

Справа услышал такой же ответ.

Тогда он стал разгребать заросли у плетня в надежде найти проход.

– Не шебурши, - раздался Федькин шепот. - Пригнись. Они тут, оба. Тот, что Абросимова заколол, черт его душу ведает, как его на самом деле звать, и Семен Елизарьев. Да и третий пришел. Сдается, еще кого-то ждут. Хозяин телегу запряг, а со двора нейдут.

– Сколько ж их у нас орудовало?

– Хрен их знает. Где пертовый маз?

– Остался у шавозки, - отвечал Устин, - а басу вот бряйка.

И, достав из-за пазухи, сунул сквозь кусты незнамо куда калач.

При необходимости и он умел выражаться не хуже бывших мортусов. Греха в этом, кстати, не находил и даже на исповеди байковское наречие не упоминал, хотя в список своих прегрешений мог включить даже минутную злость на угодившего в щи таракана.

– Не шебурши, - повторил Федька. - Что ты там тычешься?

– Калач прими…

– Где он?

Федька со своей стороны принялся шарить в лопухах и выдернул из Устиновой руки продовольствие.

– Это славно! Ступай, доложи, а я тут буду…

Более Устин ни слова не дождался. Изголодавшийся Федька яростно жевал калач.

Как и предполагал Архаров, Устин вышел к берегу и встал, ожидая, пока к нему подбежит Левушка.

– Тут, что ли?

– Тут, ваша милость. К тем двум еще один прибавился и еще кого-то ждут, собираются уезжать.

– Мы, стало быть, не опоздали! - и Левушка опрометью кинулся радовать Архарова.

Обер-полицмейстер выслушал и задумался.

Неведомый четвертый мог прийти и через час, и к вечеру. Сидеть в засаде дотемна нелепо - в темноте-то злодеям как раз удобнее всего будет убраться.

Следовало брать тех, кто в доме. И сразу. И любыми средствами.

– Стрелять сразу, - сказал Архаров. - Неведомо, сколько их в том доме. Трое, что Федька знает, а, может, и до того кто-то прибежал. Слышал, Петров? Вроде все при оружии… Пошли, Тучков.

Они, оставив Устина там, где злодеи могли выскочить на берег, строжайше приказали ему стрелять, и Архаров сам убедился, что оба его пистолета под старым подрясником заряжены.

– Гляди, зазеваешься - до свадьбы не доживешь, - предупредил Левушка.

Устин ничего не ответил.

Архаров с Левушкой пошли в обход храма, чтобы выйти к Макарке, а он все думал.

Человек, которого предпочтительнее было пристрелить, чем брать в плен, много набедокурил - Устин ходил на отпевание и на похороны Абросимова, видел его вдову, его малых деточек - пожилой полицейский, потеряв в чумное лето семейство, женился вторично, успел родить сынка и дочку. Этого вот Абросимова злодей заколол, да так неудачно, что человек несколько дней промучился, прежде чем отошел. Видел Устин и учителя-француза, которого выкрали и привезли в полицейскую контору завернутым в одеяло. Тоже был, видимо, неплохой человек, грамотный, да и безобидный. И он получил удар стилетом в сердце - точный такой укол… теперь уже не ткнет пальцем в злодея и не скажет: признал я его, этот самый уговорил меня побыть кавалером де Берни да ночью по крыше лазить…

Раненый Канзафаров лежал сейчас у Матвея Воробьева, а уцелел потому, что умеет драться - не позволил ткнуть себя ножом в опасное место, отделался малой кровью.

И Харитон, Харитошка-Яман, уже с того света сумевший повернуть Устинову судьбу и пустить ее в совершенно иом направлении!

Это были не просто знакомцы - друзья, почти родня, за четыре-то года в полицейской конторе и впрямь все сроднились, друг к дружке в гости хаживали, именины праздновали. И все же Устин не был уверен, что в нужную минуту сумеет выстрелить. Вся его душа этому противилась.

Прочие архаровцы внутренне готовились к бою.

Макарка был премного доволен тем, что ему, как взрослому, выдали огнестрельное оружие. Если бы большинство старших не охраняло сейчас Ходынский луг - не торчал бы за Макаркиным поясом пистолет да не был бы спрятан в рукаве немецкий охотничий нож с широким клинком и костяным череном, его собственная добыча в одном бешеном дельце. И парень знал, что будет действовать, как старшие: они начнут стрелять - он тоже выстрелит.

Максимка-попович, как и Устин, не очень хотел пускать оружие в ход. Однако он последний пришел посидеть с Абросимовым. И потому Максимка чувствовал, будто именно он отпустил эту душу с земли в небеса, а душа, хоть и не просила о мести, однако ж чего-то от него ждала.

Михей Хохлов и Сергей Ушаков исполняли службу. Кроме того, Архаров был не просто обер-полицмейстером, а их пертовым мазом, он не издали приказы посылал, а сам сейчас находился поблизости с пистолетом. Хотя они и отреклись от своего разбойного прошлого, какие-то вещи сидели в душах цепко, словно большие растопыристые занозы. Тот, кто пытался укосать пертового маза, - не жилец на этом свете, считай - уже ухленник, что тут еще прибавишь?

Что касается Федьки - после бессонных ночей он уже был несколько не в своем уме.

Торопливо жуя калач, он не сводил взгляда с крыльца. В душе пела песни радость - свои успели вовремя! Это было сейчас главное. А голова была пустая и звонкая, казалось - способна отправиться в полет и рассыпаться в небе огнями, как колесо фейерверка.

Федька умел быть счастливым невзирая ни на что. Потому, возможно, что в его мире было все, потребное для души, - строгий и отважный командир, надежные товарищи, тело - готовое исполнить любой приказ, сердце, переполненное любовью, а перед глазами, стоит только пожелать, возникало лицо Вареньки, а в ушах звучал ее взволнованный голосок: «Вы лучший из людей, вы самый смелый, самый благородный! Прощайте, друг мой единственный, прощайте!» И смысл этих слов был вовсе не в прощании…

Замечтавшись, Федька не сразу понял, что нетерпеливое козье мемеканье относится к нему и означает уже матерную ругань.

Он отполз к изгороди.

– Да слышу, слышу…

– Сказано - поджечь дом, - передал Макарка.

– Господи! Так ведь огонь перекинется…

– Не перекинется.

– Почем ты знаешь?

– Пертовый маз сказал.

И точно - Архаров принял это решение, несколько минут глядя на небо. Облака стояли недвижно - день был совершенно безветренный. Искры и клочья горящей соломы с крыши не должны были разлететься по соседним дворам. Опять же - не столь нужен настоящий пожар, сколь дым и шум - чтобы выкурить из дома злодеев.