Далия Трускиновская - Блудное художество

Переговоры эти она вела, стоя в раскрытой калитке и загораживая вход во двор, где и точно с визгом носилась целая рота детишек. Двое парнишек сунулись было к ней, она повернулась к ним, внезапно разозлясь:

– Купаться? Какое еще купаться?! Утонуть захотели, как Фомка Шкуриных?! Вон, по сей день утопленничка-то ищут! Не пущу!

– До вечера-то за ними посмотреть! Ты их и не заметишь, они с твоими бегать будут! - спорил Федька. - Да коли не хочешь - я вон у паперти их посажу, у Всехсвятского храма, за ними старушки приглядят и пятак получат!

– За пятак-то? - баба призадумалась. Когда дома такая орда - всякая копейка в дело идет, а жилось семейству Легобытовых несладко - были они мастеровыми, и то не московскими, а пришлыми. Купец Пивоваров сперва в селе Кунееве Алатырского уезда завел фабрику по выделке лосиных и замшевых кож, дело пошло успешно, он и вздумал, что нет смысла те кожи продавать - а умнее на Москве завести перчаточную фабрику, благо рабочих рук много - после чумы немало мануфактур позакрывалось, обученные мастеровые, что выжили, без дела сидят. Но, рассудив здраво, он не стал брать балованых москвичей, а привез своих, кунеевских, которые против него и пикнуть не смели, сколь мало бы ни платил.

– Ну, еще копейку накину, - опрометчиво пообещал Федька и вовремя поймал за плечо Феклушкину девчонку, попытавшуюся сбежать. Яшка ткнул его в бок, но было поздно - баба учуяла слабинку.

– Копейку? Сдурели вы, молодцы! Знаете, сколько теперь платят, чтобы дитя нянчить? За одно в день - пятак!

– Это кто тебе наврал? - возмутился Скес и звонко чихнул. - Вот уж таких цен точно не слыхано.

– Ты той бабе скажи, что дурища она стоеросовая, - добавил Федька. - Сама не знает, какую околесицу несет.

Марья Легобытова сильно возмутилась.

– Околесицу? Да сама же я условилась по пятаку в день за дитя, и на моих хлебах, и мне же обстирывать! А вы мне за двоих пятак сулите!

– Так ведь не на весь день! - воскликнул Федька, и тут Скес перебил его:

– Каких это ты детей взялась на своих хлебах обихаживать? Покажи - тогда поверим!

Федька удивился - можно было подумать, что Скес знал в лицо всех парнишек и девочках в коротких рубашонках, что превесело галдели на дворе, играя с собачонкой, перекидываясь тряпичной куклой и гоняясь друг за дружкой. Но рыжий архаровец глядел на бабу с какой-то неожиданной тревогой.

– Детей как детей - парнишку и девочку…

– Давай-ка их сюда! - потребовал Скес.

Тут и до Федьки дошло - парнишка и девочка! Не те ли, что пропали вместе с Федосьей Арсеньевой! Так Федосья-то сыскалась - в подвале, заколотая украденным ножом, а дети - нет…

– А какого лешего я стану вам их выводить? Или я у себя на дворе не хозяйка? - спросила Марья Легобытова. - Пошли вон отсюда! Соседей вон позову! Слыхано ли дело - архаровцы уж детей хватают!

Она захлопнула калитку и пошла загонять детишек в дом.

– Скес, стой тут, - сказал Федька. - Гляди, как бы не увела. У меня ноги длиннее, я вмиг до конторы добегу!

И отскочил, потому что Яшка тут же попытался всучить ему завернутого в одеяло Феклушкиного сынишку. Дитя, успокоившееся было, от резкого движения опять заревело.

Федька опрометью кинулся бежать.

Он ворвался в полицейскую контору, все снося на своем пути, и был остановлен у самых дверей архаровского кабинета невозмутимым Тимофеем.

– Да пусти ж ты! - закричал Федька. - Я детей твоих сыскал! Пусти! Нужно взять наших, идти вызволять их!

– Что ты врешь! - возмутился Тимофей. - Как ты мог их сыскать?! Ты за Скесом же отправился!

– И Скеса сыскал, и детишек сыскал! Пусти, Христа ради! Спешить надобно!

На шум вышел сам Архаров, выслушал доклад и послал вместе с Федькой Максимку-поповича, Клашку Иванова и Евдокима Ершова.

– Еще будешь так вопить - к Шварцу вниз отправлю, - пригрозил он беззлобно. - Знаешь ведь, что шума не люблю.

– Шума более не будет, ваша милость! - отрапортовал Федька. И соврал.

Когда полчаса спустя Архарову пришлось вдругорядь выйти из кабинета, гомон стоял - как будто Рязанское подворье загорелось.

– Это что еще такое? Ты Воспитательный дом налетом брал, что ли? - возмущенно спросил Архаров, указывая на Федькиных пленников.

Пленников было тринадцать человек - Марья Легобытова и дюжина детишек, из них трое - на руках у Скеса, Евдокима Ершова и самой Марьи.

– Чертова баба не признается, кого ей дали на кормление! И детям велит молчать! Говорит - архаровцы-де пороть будут! - отвечал Федька.

– Так они ж не молчат, они ревут, как телята! Во двор их всех веди, а бабу - ко мне.

Марья так и рухнула на колени - уж больно свирепо на нее поглядел обер-полицмейстер.

– Ваша милость, может, Тимофей своих признает? - спросил Скес. И тут же Тимофей явился - взволнованный и грозный.

– Разбирайся с ними сам, - сказал ему Архаров. - Батька, любить бы тебя конем!

Из дюжины ребятишек трое по возрасту худо-бедно годились в Тимофеевы сыновья, четыре девчушки - в дочки. Одна из них, правда, была Феклушкина Настя, и Скес отвел ее в сторонку.

Тимофей глядел на парнишек озадаченно. Они его тоже не торопились признавать - а может, просто были сильно напуганы.

– Во двор, во двор, - повторил Архаров. - Все во двор, а ты, баба, ко мне.

Марью подняли и втащили в кабинет.

– Рябинкина сюда, - распорядился Архаров. - Федя, ты тоже останься. Ну, говори теперь, как ты понял, что у нее Тимофеевы дети?

– Это Скес додумался, - честно признался Федька. - Она про них проболталась, потом перепугалась и показывать не хотела. А коли от нас что-то прячут - значит, оно нам и надобно!

Архаров невольно улыбнулся.

– Кто к тебе привел детей? - спросил он Марью, пока еще не слишком грозно. - Говори, не бойся. Скажешь правду - ничего тебе не будет.

Баба молчала.

Федька глядел на нее с надеждой. Архаров же вспомнил вдруг, как молчала Фимка Курепкиных: во-первых, потому, что не верила, будто обер-полицмейстер в споре между ней и полицейским встанет на ее сторону, а во-вторых, потому, что ее запугали.

– Рябинкин, ты пока не пиши, - приказал Архаров. - А ты… как ее, Федя?

– Марьей звать, ваша милость.

– Ты, Марья, не бойся ничего. Даже коли к тебе ребятишек привет кто-то из моих служащих, говори прямо. Может статься,это не те дети, которых мы ищем. Тогда тебе тем более нет резону что-то скрывать.

Он вздохнул - в кабинете было душно. Похоже, собиралась гроза. Страшно хотелось снять тяжелый кафтан. Но у Архарова было свое понимание смысла одежды: ежели ты в кафтане с галуном, то являешься обер-полицмейстером, а ежели в одном камзоле - то уже Бог тебя ведает, кто ты, может статься, и самозванец.

Марья ничего не ответила - только глядела в пол. Ее лицо - обычное лицо бойкой, здоровой, крепкой бабы, чуть за тридцать, прекрасно рожающей и выкармливающей детей, стало тяжелым и тупым. Архаров знал это выражение, которое он для себя определил не совсем светски, зато метко: каменная задница.