Дж. Дэвис - Заговор Ван Гога

– Ничего, если я войду? – спросил мужчина. – Я мог бы вам помочь.

Она настороженно посмотрела ему в глаза, словно ожидая, что он вот-вот начнет рекламировать новейшие средства для желающих похудеть. Впрочем, она так устала, так устала с того злосчастного дня, когда ее ранили…

Безразлично поведя плечом, она ответила:

– Ну, если хотите…

И отвернулась к окну.

По-мальчишески застенчиво улыбнувшись, он присел на колено и быстро покончил с одним шнурком. Затем, деликатно придерживая за пятку ее вторую ногу, ловко надел кроссовку и на нее. Солнечный луч из окна рассыпался золотыми искрами на его дешевеньком обручальном кольце. Девушка искоса кинула взгляд, чтобы узнать, не пялится ли он на ее ноги, но увидела только макушку головы. Почувствовав, что на него смотрят, он поднял глаза.

– Меня зовут Мартин Хенсон, – представился мужчина. – Как вы себя чувствуете? Лучше уже?

– Я бы сказала, что меня лет двенадцать обрабатывали резиновой дубинкой.

– Врачи говорят, дело идет на полную поправку.

– Да что вы? Везет же мне. Выходит, напичкали пулями, да только не в десятку.

– Лучше быть живым везунчиком, чем мертвым умником, – глубокомысленно изрек Хенсон.

Эсфирь невольно поежилась. Тут ей пришло в голову, что он, наверное, слышал о той пуле, что попала ей в левую грудь. Может, это его заводит?

– Сильно болит?

– Когда болит, значит, человек жив… Так, побаливает немножко. А потом, при желании здесь дают перкоцет.

Он встал.

– В вас уже стреляли когда-нибудь?

«Стреляли, – подумала она. – Да только не попадали».

– Нет. А с какой стати? Я всего-то агент в турфирме.

Он кивнул.

– Не возражаете?

Подойдя к выходу, он осмотрел коридор в обе стороны и, не дожидаясь согласия, закрыл дверь.

Девушка было напряглась, но сразу поняла, что этот Хенсон слишком спокоен, чуть ли не беспечен, чтобы оказаться реальной угрозой.

– Терпеть не могу госпитали и лазареты, – сказал он. – А вы?

Как странно он подбирает слова… Что-то не похоже на обычную светскую беседу.

– Вы знаете, – помолчав с секунду, прошептал он, – оперативник «Мосада», работающий в Соединенных Штатах нелегалом, много чего может добиться. Ведь дипломаты таких, бывает, дров наломают… Чуть пережал, и все: сорваны какие-нибудь переговоры, что мы ведем с палестинцами и прочими…

– «Мосад»? – Эсфирь рассмеялась. – Скажете тоже! При чем тут «Мосад»? Я же просто работаю в турфирме.

– Вы что же, думаете, мы не отслеживаем разведагентов, рвущихся в Америку? – негромко спросил Хенсон. – В текущей-то обстановке? А потом, ваше правительство, конечно же, держит нас в курсе. Чикагскую полицию очень заинтриговала гражданка Израиля, которая, едва сойдя с трапа, получает несколько пуль. Они позвонили в ФБР, те связались с вашим посольством, те, в свою очередь, с госдепом и так далее. Нас заверили, что вы здесь присутствуете «не по долгу службы». И заодно поручились, что вы полностью готовы с нами сотрудничать.

– Я приехала повидать отца и нарвалась на какого-то грабителя.

– Мне обещали, – заупрямился Хенсон. – Ваш Йосси Лев обещал, что вы будете сотрудничать.

Эсфирь промолчала, стараясь не показать виду, что это имя выбило ее из равновесия. Впрочем, недавно принятое обезболивающее оказалось не столь уж сильным, поэтому любую ее реакцию можно было списать на гримасу боли. С другой стороны, где гарантия, что он не догадался, о чем она думает? Кто он вообще такой, этот Хенсон? Телепат?

– Как вы сказали?

– Йосси Лев. Мы с ним утром созвонились. Майор Лев просил передать вам «шалом». Он говорит, что после всех ваших приключений с трудом верится, что вы во время отпуска умудрились попасть в такую переделку. Они, знаете ли, поначалу подозревали «Хамас», но эта версия не подтвердилась.

– Я не понимаю, о ком или о чем вы говорите.

– Ну конечно, – улыбаясь, отозвался Хенсон. – Вы не понимаете. Послушайте, я никаких ловушек вам не расставляю. Просто позвольте мне объяснить, что нас интересует.

– Через полтора часа я должна быть в аэропорту.

– Не страшно, время еще есть.

Из кармана пиджака он вытащил записную книжку и «монблан». Не часто встретишь такую дорогую авторучку у полицейского. А что, если он из госдепа? Впрочем, Хенсон так и не снял колпачок, а просто воспользовался «Монбланом» как указкой, водя ею по своим записям.

– Итак, по словам следователя Томаса из полицейского управления Чикаго, – начал он, – вы заявили, что отец позвонил вам и сообщил, что рак предстательной железы дал метастазы и что ему осталась максимум пара недель.

– Да. – Эсфирь отвернулась к окну. – Считанные дни.

Мейер звонил ей раз пять. Умолял. Рыдал в трубку. Утверждал, что истратил тысячи долларов на международные звонки, пытаясь проследить за своей семьей на протяжении всех этих лет. Он знал, что Роза так и не вышла замуж повторно, а просто вернула свою девичью фамилию. Ну разве отсюда не видно, что он беспокоился, заботился? Ведь он тоже не женился. Он по-прежнему любит Розу, любит и ее, свою дочь.

Как смел он называть это любовью? Все его всхлипы лишь сильнее разозлили Эсфирь, и она уперлась намертво. У нее нет никакого желания видеть отца. Не прошло и года после ее рождения, как он бросил мать. Такое – простить?! Девушка поморщилась, припомнив, как бросила трубку, выкрикнув сначала все о своей ненависти. Он перезвонил еще раз. Она сидела и слушала автоответчик, откуда неслись рыдания и мольбы на ломаном иврите и совсем уже невразумительном идише. Он утверждал, что ему надо кое-что ей передать. Нечто настолько важное, что возместит все, что он натворил. Мать бы поняла, уверял он. Его жизнь прошла впустую. Это его последний шанс хоть что-то сделать для своего единственного ребенка.

Эсфирь разрывалась на части. Чего бы он ни обещал ей дать, это не играло никакой роли. Ей даже не было интересно. Но каких бы ошибок ни наделал Мейер, ей хотелось знать, кем он был, хотелось взглянуть ему в глаза и понять, что он за человек. Здесь не обойтись без совета матери, однако к тому времени Роза уже совсем потеряла всякую способность реагировать на мир. Еще год назад она порой принимала свою дочь за тетю Полю, задохнувшуюся в тюремном вагоне по пути в Освенцим, а по мере того, как мыслительные процессы Розы распадались на части, она все чаще и чаще в своем сознании переживала ужасы тех юных лет. Теперь же в инвалидной коляске сидела женщина, бесстрастно глядящая перед собой без тени мысли или чувства. Бледный призрак, наконец-то освобожденный от всех кошмарных воспоминаний. Роза Горен была жива, но только на бумаге, как имя еще не умершего человека. Эсфирь задавалась вопросом, не потому ли она согласилась встретиться с Сэмюэлем Мейером, чтобы просто заполнить образовавшуюся пустоту? Чтобы воссоздать некое подобие семьи, хотя бы на тот краткий срок, что был отпущен ее отцу?