Дарья Донцова - Скелет из пробирки

– Да уж, – покачала головой Ираида Алексеевна, – в учебниках сейчас такие глупости пишут! Очень правильная мысль пришла вам в голову. Вот на днях я решила помочь внуку сделать уроки…

Продолжая возмущаться школьными пособиями, она крутанулась в кресле, вытащила с полки тонюсенькую папочку и открыла ее. Внутри лежал всего один листочек.

– Пишите. Ладожский Герман Наумович, улица Викторенко, дом сто семьдесят девять.

– Он еврей? – удивилась я. Ираида Алексеевна пожала плечами.

– Нас национальность не волнует, хоть эскимос. Если бумаги в порядке, деньги выплатят.

– Вы меня не так поняли. Каким образом он мог выжить в лагере? Ведь фашисты убивали евреев сразу.

– Понятия не имею, – пробормотала Ираида Алексеевна, – ухитрился как-то, а может, ему просто повезло.

Желание побыстрее узнать правду заставило меня опрометью кинуться по указанному адресу. Телефона Германа Наумовича у Ираиды Алексеевны не было, старик обращался в комитет год тому назад. Двенадцать месяцев – очень большой срок для пожилого человека, вполне вероятно, что Ладожского уже нет в живых. Но я летела на улицу Викторенко как на крыльях. Сейчас, когда я в двух шагах от разгадки, судьба не может быть со мной жестока! Господи, сделай так, чтобы Герман Наумович сейчас в полном здравии смотрел телевизор!

Чем ближе я подбегала к нужному дому, тем сильней колотилось сердце, и оно чуть не выпрыгнуло из груди, когда я увидела совершенно неприметную пятиэтажку из красного кирпича.

На трясущихся ногах я добралась до последнего этажа, надавила на звонок, услышала тихое пощелкивание и испытала горькое разочарование. На пороге возник мужчина, едва достигший шестидесятилетия. На хозяине был спортивный костюм, и ног у него оказалось две. Седина едва тронула волосы мужика, а может, она была просто плохо заметна на соломенно-желтой шевелюре. Голубые глаза смотрели приветливо.

– Вы к кому? – голосом, лишенным старческого дребезжания, спросил он и склонил голову к левому плечу.

– Германа Наумовича Ладожского можно увидеть? – мрачно спросила я, в ответ ожидая услышать: «А он скончался».

Но мужчина неожиданно улыбнулся, обнажив белые крепкие зубы, и заявил:

– Такая красавица, и ко мне! Не верю своему счастью! Его глаза взором опытного ловеласа ощупали мою фигуру. Я растерялась и сморозила глупость:

– Но у вас должна быть только одна нога!

– Так вы представитель ВТЭК? – хмыкнул Герман Наумович. – Пришли посмотреть, не отросла ли у меня конечность? Душенька, я понимаю, конечно, что инвалиды должны проходить освидетельствование, государство не может платить всем повышенную пенсию и давать льготы, от туберкулеза или онкологии можно вылечиться, но, согласитесь, это же глупо, осматривать того, у кого нет ноги! Да не вырастет она никогда!

Быстрым движением Ладожский задрал брючину, и я увидела протез с ремнями, обхватывающими культю.

– Убедились? – прищурился Герман Наумович. – Ай-яй-яй! Зря не верите дедушке!

– Ну, на дедушку вы мало похожи, – засмеялась я. Герман Наумович приосанился.

– Это точно! А все почему? Ответ прост – люди моего возраста проводят большую часть времени у врачей, пьют горстями таблетки и надеются, что они вернут молодость. А я категорический противник всех медицинских препаратов и предпочитаю в свободное время заниматься спортом: бегать вокруг дома, зимой кататься на лыжах, летом на велосипеде. И вот результат! Хоть сейчас на Олимпийские игры. Но кто вы, прелестная незнакомка?

– Разрешите представиться: Виола Тараканова, журналистка, мне поручено взять у вас интервью, а еще могу обрадовать вас радостной вестью.

– Какой? – удивился Герман Наумович.

– Обнаружен архив Горнгольца, правда, частично, но надеюсь, теперь вы сумеете найти все необходимые для получения компенсации документы. Боюсь только, не сразу, он лежит в хранилище «Подлинные документы», но пока о нем никто не знает.

– И правда, отличная новость! – воскликнул Герман Наумович. – Деньги никогда не бывают лишними! Но почему вдруг ваше издание решило обратить на меня внимание? Я самый обычный человек, абсолютно ничем не примечательный – не писатель, не актер, не политик, просто скромный химик.

– Можно мне войти?

– Душенька, простите старого дурака, – воскликнул Герман Наумович, – держу такую прелестную нимфу на пороге. Совсем ума лишился! Кстати, у меня имеются совершенно восхитительные пирожные! Только не отказывайтесь, не говорите про диету! Вашу очаровательную фигурку невозможно испортить. Идите сюда, да не снимайте, бога ради, туфельки, вы попали в берлогу старого холостяка, которому совершенно наплевать на чистоту полов.

Как все ловеласы, Герман Наумович любил пококетничать. Кухня, куда меня в конце концов привели, выглядела безупречно. Идеально чистая плита с мойкой и до блеска вымытый линолеум. Скорей всего, Герман Наумович, назвавшись холостяком, слегка лукавил. Может, у него в паспорте и нет штампа, но на этой кухне готовит женщина. Ведь кто-то подобрал хорошенькие прихваточки в тон розовым занавескам и расставил повсюду керамические фигурки зайчиков, кошечек и собачек.

Получив чашечку отлично сваренного кофе, я осторожно спросила:

– Вы хорошо помните Горнгольц?

– Такое не забудешь, – воскликнул Герман Наумович, – я попал туда пятнадцатилетним парнишкой!

– Как же вам удалось выжить? Ладожский тяжело вздохнул.

– Знаете, душенька, когда встает вопрос о жизни, делаешься очень изобретательным. Начнем с того, что я еврей. А фашисты убивали людей моей национальности сразу. Но когда нас привезли в Горнгольц, офицер, проводивший селекцию, воскликнул по-немецки: «Надо же, у этого русского наше имя Герман!»

Хоть Ладожский и был совсем ребенком, он живо смекнул, что судьба посылает ему шанс на спасение. К тому же паренек совершенно не походил на еврея, вернее, на тот образ иудея, который создали себе гитлеровцы. В их понимании потомок Моисея должен быть черноволос, кареглаз, смуглолиц и иметь большой горбатый нос. А Герман был тоненьким мальчиком с копной белокурых, абсолютно прямых волос, голубыми глазами и аккуратным носом с россыпью веснушек.

– Моя бабушка была из Берлина, – быстро, на хорошем немецком соврал мальчишка, – она научила меня родному языку и попросила назвать внука в честь своего отца.

Гитлеровец удивленно вскинул брови.

– Всем стоять смирно, – сказал офицер и ушел в домик, где помещалась администрация.

Герман замер на солнцепеке, чувствуя, как по спине горячими струйками льется пот. У него было две любимых бабушки: Сара Моисеевна и Юдифь Соломоновна. Первая, мамина мама, обожала оперу, в особенности «Пиковую даму», и, когда дочь родила сына, потребовала, чтобы его назвали Германом, но с одним "н". Юдифь Соломоновна же хотела дать мальчику имя Абрам, в честь своего умершего мужа. В результате долгих, кровопролитных баталий победила Сара Моисеевна. Юдифь Соломоновна разобиделась, хлопнула дверью и почти десять лет не разговаривала с Сарой. Приходившего в гости внука она упорно звала Абрамом. А Герману, честно говоря, было все равно, на что откликаться.