Дарья Донцова - Скелет из пробирки

– Журналистка Виола Тараканова, вот мое рабочее удостоверение.

– Паспорт с собой?

– Конечно.

– Покажите.

Удивленная до крайности, я вытащила бордовую книжечку и подала старику. Тот внимательно изучил его и протянул:

– Прописка московская, штамп стоит.

– Вы посчитали меня иногородней?

– Откуда у вас это фото?

– Нашла в архиве лагеря Горнгольц.

Герман Наумович вскочил, подбежал к плите, схватил спички и попытался закурить. Но спички ломались. Наконец старику с трудом удалось закурить.

– Архив лагеря Горнгольц считается утерянным. Я несколько лет искал его, хотел получить компенсацию, но везде натыкался на фразу: документы отсутствуют.

– Да, действительно, – я принялась терпеливо объяснять суть дела, – но я ведь уже говорила, что он содержится в «Подлинных документах», в каталоге карточек нет, я случайно наткнулась на ящики. Документы сохранились не полностью, отсутствует все относящееся к медицинским экспериментам, но есть книги учета заключенных, правда, не знаю, все ли они на месте. Однако можно попытаться поискать там сведения о вас. Прямо завтра давайте поедем в хранилище, пройдем к директору, объясним суть проблемы. Я назову номер полки 78"а" и место, где содержатся ящики. Насколько я поняла, сначала следует описать все документы, но в вашем случае пойдут на нарушение правил…

– Откуда у вас фото? – повторил Герман Наумович.

– Говорю же, из архива!

– Там что, остались личные вещи офицеров-медиков? – изумился старик.

– Нет, – покачала я головой, – ни одежды, ни обуви, ни книг я не видела, хотя, может, и лежат где-нибудь. Знаете, сколько в этом архиве полок! С ума сойти! Все никогда не изучить, пяти жизней не хватит! Я добралась только до нескольких ящиков с надписью «Горнгольц», и в одном нашлись бумаги полковника Фридриха Виттенхофа.

– Кого? – подскочил Герман Наумович, снова резко краснея.

– Фридриха Виттенхофа, – терпеливо растолковывала я, – полковника, начальника лагеря Горнгольц, главного мучителя людей, вы же о нем упоминали. У него еще имелась дочь Бригитта, любящая издеваться над несчастными.

Герман Наумович кивнул.

– Такое забыть невозможно.

– Скажите, это они?

– Кто?

– Бригитта и Фридрих Виттенхоф? Сделав маленькую паузу, старик ответил:

– Да!

Я вскочила на ноги.

– Вот! Теперь все сложилось в целую картину! Очень боялась, что вы их не узнаете! И еще сомневалась: полковник ли с дочерью на снимке?

– В архиве не нашлось другого фото Виттенхофов? – полюбопытствовал старик.

– Нет, там лишь бумаги, снимок один, и, честно говоря, мужчина не слишком похож на фашистского офицера. Неожиданно Герман Наумович улыбнулся:

– Почему?

– Ну, в моем понимании гитлеровцы должны выглядеть иначе: белокурые, голубоглазые… Ладожский пожал плечами.

– А евреи все с черными вьющимися волосами. Нет, это Виттенхоф и Бригитта. Девушка тут совсем юная, просто ребенок, я ее такой не застал, но узнать негодяйку вполне возможно. Правда, в мое время она носила косы. Впрочем, сейчас это уже безразлично! И полковник, и его дочь давно мертвы! Насколько я знаю, его убили на окраине Горнгольца, и Бригитту тоже. Мне их совершенно не жаль! Собакам – собачья смерть!

– А вот тут вы ошибаетесь! – помимо своей воли выпалила я.

Герман Наумович опять сравнялся по цвету с белой кафельной плиткой, покрывавшей стены в кухне.

– Что имеете в виду?

– Бригитта осталась жива!

Ладожский схватил меня за предплечье.

– Не может быть! Где она? В Германии?

– Нет, живет в Москве, носит имя Мария Григорьевна Боярская.

– Подобное невозможно, – голосом, полным ужаса, заявил Ладожский, – вы путаете!

– Вовсе нет, на стене у этой женщины висит точь-в-точь такая фотография!

Ладожский секунду молча переваривал полученную информацию. Потом, очевидно, потрясенный услышанным, начал совершать непонятные действия. Встал, походил по кухне, выдвигая ящики, затем вытащил моток шпагата, подергал его, убрал, достал примерно метр бельевой веревки и принялся крутить в руках. Я решила, что старик расстроен и напуган, поэтому сочла нужным приободрить его:

– Не переживайте так! Через неделю Бригитту арестуют!

– Почему через неделю? – насторожился Ладожский. – На вашем месте я бы прямо сейчас пошел в КГБ. Или как там теперь называется это место?

– Мне многое пока неясно…

– Что же именно?

– Мария Григорьевна прожила всю жизнь с мужем, Кириллом Боярским, а у того был, вернее, есть брат. Похоже, что мужчины не те, за кого они себя выдают. Непонятно, как Бригитта превратилась в Марию, почему убили Любу, хотя со смертью Игоря я уже разобралась…

– Мне кажется, – вздохнул Ладожский, – хотя я и не понимаю, о каких людях идет речь, что рыться самостоятельно в подобном деле опасно! Пусть в нем копаются профессионалы-мужчины!

Сказав эту фразу, Герман Наумович запихнул веревку в ящик, выудил штопор и начал вертеть его в руках. Похоже, у старика пальцевой невроз, – Понимаете, я пишу детективы, – пустилась я в объяснения.

Ладожский спокойно выслушал меня и уточнил:

– Значит, не пойдете в КГБ?

– Нет!

– Тогда я отправлюсь туда! Преступница должна сидеть в тюрьме! Бригитта содействовала смерти десятков, сотен ни в чем не повинных людей.

Я ухватила Германа Наумовича за плечо.

– Умоляю, пока не надо! Иначе меня мигом запрут дома, я не узнаю сути дела и не сумею написать книгу. Только неделю! Семь дней! Успею дорыться до истины!

Ладожский убрал штопор и неожиданно улыбнулся.

– Всю жизнь иду на поводу у прекрасных дам! Хорошо, давайте, как сейчас модно говорить: придем к консенсусу.

– Давайте! – обрадовалась я.

– Вы в течение семи дней пытаетесь разложить все по полочкам, а я вам не мешаю. Но по истечении этого срока мы вместе идем в КГБ.

– Вроде эта организация сейчас носит название ФСБ.

– Суть-то не меняется, – мягко возразил Герман Наумович, – отправляемся вместе, потому как я могу выступить свидетелем. Кстати…

Он внезапно замолчал.

– Что? – подскочила я.

– Есть одна примета, которая поможет изобличить Бригитту, – задумчиво пробормотал Герман Наумович.

– Какая?

– У фашистов было принято наносить офицерам или особо ценным людям специальную татуировку, – пояснил Ладожский. – В подмышке выкалывали номер группы крови. Повторяю, не всем, только эсэсовцам или очень нужным военным. Считалось, что в случае тяжелого ранения, когда человек лежит без сознания, подобная мера спасет ему жизнь. Экспресс-анализов крови в сороковые годы не существовало, и медики могли потратить часы, ожидая результатов пробы.

– Она, наверное, ее вывела, – хмыкнула я. – Зачем оставлять такую примету!