Александр Охотин - Киллер для Айболита

— Чего тебе, а?! — заворчал вторично разбуженный Стриж, хватая меня за руку. — Постыдился бы, карманник-самоучка! А еще доктор! Ай-ай!

Прочитав мне нотацию и выдав пару сигарет, он снова впал в счастливое забытье, чмокая губами и пугая соседей по вагону самозабвенным храпом. Немного погодя уснул и я.

Проснулся я уже на Хоккайдо, так и не выяснив, каким образом наш поезд умудрился преодолеть пролив Цугару, разделяющий Хонсю и Хоккайдо. Стриж, правда, принялся толковать что-то о железнодорожном пароме, доставившем нас через пролив, но я слушал его в пол-уха. Гораздо больше меня интересовали сейчас две вещи. Во-первых, это был снег, покрывающий все обозримое пространство за окном вагона. Он летал в воздухе крупными хлопьями и невольно наводил на мысль, что в одной рубахе и джинсах я имею все шансы погибнуть от переохлаждения. Представив, какое удовольствие сей факт может доставить Стрижу, я загрустил. Во-вторых, грустя, я активно интересовался содержимым большой спортивной сумки, в которой ковырялся Стриж, доставая теплые вещи. Внимательно изучив ее содержимое и решив, что кожаную на меху куртку этот жлоб мне ни за что не отдаст, я сосредоточился на толстом вязаном джемпере.

— Стриж. — сказал я, издалека начиная атаку на вожделенный джемпер, — Ты в детстве по ночам конфеты под одеялом не трескал случайно?

— Нет вроде. А что? — поинтересовался он, продолжая копаться в сумке.

— А то, — отрезал я, — что как-то не по-товарищески получается. Ты, значит, сейчас напялишь на себя все эти шмотки, а я буду трястись на морозе, как овечий хвост? Посмотри за окно, там же лютый минус! Вон, снег везде лежит!

— Да, — с явным наслаждением подтвердил Стриж, выглядывая в окно, — там холодно, — и снова засунул нос в сумку, — Только не пойму, Айболит, при чем здесь мое детство?

— Как при чем? — удивился я. — Если человек вырос таким жадным, что даже не может одолжить своему замерзающему приятелю старенький джемпер, — я потянулся к джемперу, и Стриж шлепнул меня по руке. — то, — продолжил я, морщась от боли, — это неспроста. Такую жадность надо вырабатывать в себе годами, начиная с детских лет, тренируюсь под одеялом с конфетами, утаенными от товарищей.

— Что ты несешь? — возмутился Стриж, встряхивая джемпер и озабоченно разглядывая его. — Старенький… Новье, в бутике брал на днях! Старенький… А детство мое, братан, прошло в детдоме, так что не гони, там за тренировки с конфетами под одеялом убить могли. Темную, на крайняк, устроили бы по-любому. На уж, носи, — швырнул он мне джемпер, растроганный, видимо, воспоминаниями о трудном детстве, — и не вздумай еще кому сболтнуть, что Стриж скурвился из-за тряпки.

— Не буду, — пообещал я, натягивая через голову роскошную вещь, согревающую меня уже одним своим видом.

На перроне нас встречали четверо коротко стриженных типов. Несмотря на морозец и порывистый северный ветер, гоняющий по асфальту поземку, они стояли с непокрытыми головами, распахнув длинные кожаные пальто. Их посиневшие от холода носы и золотые цепи на шеях блестели в косых лучах заходящего солнца, служа своеобразными маяками для Стрижа. Последний, узрев собратьев по разуму, сразу заважничал и принялся вовсю командовать мной:

— Давай, давай, пошевеливайся. — басил он, небрежно подталкивая меня в спину к выходу из вагона, — Видишь, пацаны наслаждались… Ну кому говорят!

— А куда торопиться? — возразил я, перемещаясь в пространстве, благодаря его толчкам, словно кальмар в океане, рывками. — Чего я тут не видел? У нас в городе, если ты помнишь, точно такие же бандитские рожи по улицам ездят. Ну прям один в один, — убежденно добавил я, вылетая из вагона, как пробка из бутылки.

Стриж вальяжно появился вслед за мной и, раскинув руки, провозгласил:

— Ну здорово, братва!

Синеносые гуськом потянулись к нам, скупо улыбаясь и кидая в мою сторону быстрые изучающие взгляды. Я скромно стоял рядом с баулом Стрижа и делал вид, что любуюсь заснеженными сопками, заполняющими собой горизонт. На самом деле сопки я видел далеко не впервые. А за время службы, которую проходил на Дальнем Востоке, не только видел, но и порядком набегался по ним в составе родного разведбата. Так что сопки меня волновали мало. Ритуал встречи синеносых со Стрижом — вот было действительно достойное зрелище. Впрочем, Стриж к этому времени, благодаря ледяному ветру, и сам ничем не отличался от синеносых. Картинно обнимаясь и хлопая друг друга по плечам, они казались сами себе очень крутыми парнями и не обращали на меня ровным счетом никакого внимания. Наконец, устав, видимо, от своих козаностраподобных жестов, один из них небрежно поинтересовался, кивнув в мою сторону:

— Это и есть стрелок, которого Кинай сосватал для Зимы?

— Он, — подтвердил Стриж, тоже поворачиваясь ко мне. — Ну чего замер, Айболит? Бери сумку и топай в машину. Поехали, пацаны, чего здесь толкаться?

— Поехали, — согласился один из встречающих, тощий долговязый тип, на котором пальто болталось, как на палке.

Они дружно снялись с места и тронулись в сторону двух черных джипов, пристроенных на перроне в нарушение всех правил парковки. Я был сражен наповал коварным замыслом Стрижа превратить меня в носильщика. Это не укладывалось ни в какие рамки. Но устраивать скандал из-за мелочей тоже не хотелось, поэтому я подхватил баул и пошел вслед за остальными, мысленно кляня Стрижа и обещая при первой же возможности отплатить ему сторицей.

Дом на окраине Хокадате, куда мы приехали, мне не понравился. Может потому, что выстроен он был в безликом европейском стиле — обычный двухэтажный особняк без всякого намека на местный колорит. А может быть, еще и потому, что приехал я сюда не по своей воле. Вообще, решительно все, что окружало меня на Хоккайдо, вызывало раздражение: и снег, густыми мокрыми хлопьями поваливший с неба, и крепкие порывы морского ветра, гуляющего вдоль улиц, и физиономии дружков Стрижа, пустивших вкруговую папиросы с гашишем прямо в джипе. Долговязому, впрочем, гашиша показалось мало, и он нанюхался кокаина, после чего немедленно развеселился и принялся доставать меня разными глупыми вопросами. Я больше отмалчивался, а если и отвечал, то крайне неохотно.

— Ну что, братан, давай знакомиться, — сказал он, когда мы вошли в дом, — Меня зовут Эдик Кашей.

Усмехнувшись, я подумал, что очень удивился бы, зовись он по-другому. И смерть свою Эдик наверняка найдет на конце иглы. Только не швейной, а героиновой. Но озвучивать эти мысли я не стал. Вместо этого протянул руку и представился:

— Саша.

— А погремуха у тебя вроде Айболит? — прищурился Кащей, втискивая мне в руку узкую влажную кисть. — Так тебя, кажется, Стриж на вокзале назвал?