Барбара Мертц - Последний верблюд умер в полдень

Во время этого жуткого путешествия на поезде я решилась расстегнуть две верхние пуговицы моей рубашки и закатать манжеты. А Эмерсон отказался от сюртука и галстука, как только мы покинули Каир. Теперь его рубашка была расстёгнута до пояса, а рукава — закатаны выше локтей. И никакой шляпы. Как только он помог мне выйти из вагона, то глубоко вдохнул жаркий, душный, переполненный песком воздух и воскликнул:

— Последняя остановка! Мы скоро будем на месте, моя дорогая Пибоди! Разве это не великолепно?

Всё, на что я оказалась способна — испепелить его взглядом.

Но вскоре ко мне вернулась моя обычная жизнерадостность, и несколько часов спустя я уже была в состоянии разделить его энтузиазм. Отряд суданцев-солдат, среди которых оказалось несколько знакомых Эмерсона, сгрузил багаж и помог нам установить палатки. Мы с благодарностью отказались от предложения изнурённого капитана, начальника лагеря, разделить с ним его тесные апартаменты; заверив нас, что на следующий день мы сможем отплыть на пароходе, он с явным облегчением попрощался с нами и пожелал счастливого пути. Когда солнце стремительно затонуло на западе, мы с Эмерсоном прогуливались рука об руку вдоль берега реки, наслаждаясь вечерним бризом и блеском заката. Силуэты пальм казались чёрными и стройными в золотом и малиновом сиянии.

Мы были не одни. Нас окружала толпа любопытных жителей. Всякий раз, когда мы останавливались, останавливались и они, усаживаясь на землю и глазея на нас что есть сил. Эмерсон всегда привлекает поклонников, и я уже более-менее привыкла, хоть мне это и не по вкусу.

— Надеюсь, что с Рамзесом всё в порядке, — повернулась я к стремительно исчезающей в сумерках палатке. — Он что-то совсем на себя не похож. Слова из него не вытянешь.

— Сама говорила, что у него нет лихорадки, — напомнил мне Эмерсон. — Хватит суетиться, Амелия. Поездка на поезде была утомительной, и даже для такого крепыша, как Рамзес, не могла пройти бесследно.

Солнце спустилось за горизонт, и наступила ночь, внезапно, как всегда в этих краях. Звёзды вспыхнули на кобальтовом небосводе, и рука Эмерсона обвилась вокруг моей талии.

Много времени прошло с тех пор, как мы имели возможность насладиться нашим супружеством, пусть даже в малой мере, но всё-таки я возразила:

— Они смотрят на нас, Эмерсон. Чувствую себя зверем в клетке. Я отказываюсь выступать для публики.

— Ерунда, — ответил Эмерсон, ведя меня к большому валуну. — Садись, милая Пибоди, и забудь о публике. Слишком темно, чтобы они смогли наблюдать за нашими действиями, а если вдруг увидят, то найдут их поучительными. И вдохновляющими. Например, вот это…

Что, безусловно, вдохновило меня. Я и забыла о таращащихся зрителях до тех пор, пока мощный поток серебристого света не озарил черты возлюбленного чуть ли не рядом со мной. Взошла луна.

— Да пропади она пропадом, — выругалась я, снимая руку Эмерсона с особо чувствительной области моего тела.

— Перерыв, чтобы освежиться, — усмехнулся Эмерсон. Порывшись в кармане, он достал трубку. — Не возражаешь, если я закурю, Пибоди?

Мне не очень-то это нравится, но мягкий свет луны и зловоние табачного дыма навеяли нежные воспоминания о днях нашего ухаживания, когда мы столкнулись со зловещей мумией в заброшенных гробницах Амарны [53] См. первый роман серии — «Крокодил на песке». Теоретически, конечно, можно было назвать эти дни и так… .

— Нет, я не против. Помнишь, в Амарне…

— Время, которое я провёл… э-э… в огне, потому что не выбил пепел из трубки, прежде чем положил её в карман? И ты позволила мне так поступить, хотя прекрасно знала… — Эмерсон расхохотался. — А помнишь, как я впервые поцеловал тебя — лёжа на полу этой проклятой гробницы, под пулями стрелявшего в нас маньяка? Одно лишь ожидание неминуемой смерти придало мне мужество совершить подобное. Я-то думал — ты терпеть меня не можешь.

— Я помню. И этот миг, и многие другие, — ответила я с глубоким волнением. — Поверь, мой любимый Эмерсон: я полностью осознаю тот факт, что являюсь самой счастливой из женщин. С первого до последнего дня всё было чудесно.

— И самое лучшее ещё ​​впереди, дорогая моя Пибоди.

Его сильная смуглая рука накрыла мою. Мы сидели в тишине, лунный свет перед нами гнал серебристую рябь по тёмной поверхности реки. Свет был так ясен и ярок, что можно было видеть далеко вокруг.

— Скальные образования совершенно заурядны, — заметила я. — Настолько, что можно усомниться в том, являются ли они на самом деле руинами древних сооружений.

— Вполне возможно, Пибоди. Здесь было так мало раскопок, столько ещё предстоит сделать… Мои коллеги — чтоб им провалиться — больше интересуются мумиями, сокровищами и впечатляющими памятниками, нежели медленным, утомительным приобретением знаний. Тем не менее, этот регион имеет жизненно важное значение — не только сам по себе, но и для понимания египетской культуры. Недалеко от этого самого места находятся остатки того, что ранее было крепостью, или факторией, или и тем и другим. За массивными стенами хранились экзотические сокровища — дань, доставленная фараонам Египетской империи: золото, страусовые перья, горный хрусталь, слоновая кость, леопардовые шкуры… — Он взмахнул черенком трубки в сторону полосы лунного света, напоминавшей белую тропу, пролегавшую вдоль реки и через песок. — Караваны шли туда, Пибоди, в западную пустыню, через оазисы, к земле, именуемой в древних записях «Ям». Один из таких караванных путей, возможно, шёл на запад от Элефантины [54] Элефантина — название острова с одноимённым древним городом на реке Нил после первых порогов. Ныне остров называется Гезирет-Асуан в черте современного египетского города Асуана. — Асуана, как его называют сегодня. Множество вади [55] Ва́ди — арабское название сухих русел рек и речных долин временных или периодических водных потоков, заполняемых, например, во время сильных ливней. бежало к западу от этой самой области; сегодня они — высохшие каньоны, а тогда были наполнены водой. Три тысячи лет назад…

Он замолчал; глядя на его суровый, строгий профиль, я испытывала трепет сочувствия, ибо он, казалось, смотрел не вдаль, но через само время. Неудивительно, что он чувствовал родство с дерзкими мужчинами, бороздившими эту пустыню в течение многих столетий. Он обладал тем же уникальным сочетанием смелости и фантазии, которая ведёт самых благородных сыновей (и дочерей) человечества рискнуть всем ради обретения знаний!

При всей моей скромности смею утверждать, что и я обладаю этими качествами. Узы любви, объединяющие меня и моего дорогого Эмерсона, не оставляли никаких сомнений, в каком направлении стремились его мысли. В эти просторы, такие обманчиво-прохладные и серебристо-белые в лунном свете, отправились Уиллоуби Форт и его юная красавица-невеста — отправились, чтобы никогда не вернуться.