Барбара Мертц - Последний верблюд умер в полдень

С трудом мне удалось убедить Эмерсона, что правила учтивости — если не сказать, целесообразности — требуют от нас представиться военным властям.

— Это ещё зачем? — заявил он. — Мустафа всё устроил.

Мустафа одарил меня широкой улыбкой. Он был самым первым из тех, кто приветствовал нас, когда мы высадились на берег, а его спутники незамедлительно приступили к разгрузке нашего багажа. Эмерсон представил его как шейха Мустафа Абд Рабу, но ему явно не хватало достоинства, которое соответствовало бы подобному титулу. Он был не выше меня ростом и худой, как скелет; полы грязного, оборванного халата непрестанно колыхались, пока Мустафа отвешивал почтительные поклоны Эмерсону, мне, Рамзесу, и снова Эмерсону. Его морщинистое лицо представляло собою смесь рас, что характерно для этих мест. Сами нубийцы принадлежат к меланезийской расе, обладая волнистыми чёрными волосами и резкими чертами лица, но с незапамятных времен они вступали в брак с арабами и с неграми Центральной Африки. Я не видела волос Мустафы, спрятанных под нелепым тюрбаном когда-то белого цвета.

Я улыбнулась Мустафе в ответ. Нельзя было остаться равнодушной: он проявлял к нам искреннее уважение и явно был рад видеть нас. Однако я посчитала нужным сделать несколько замечаний.

— Куда они потащили багаж? — спросила я, указывая на людей, которые уже спешили прочь, тяжело нагруженные, и проявляли энергию, которую совершенно не ожидаешь увидеть в тёплых краях.

— Мустафа нашёл для нас дом, — ответил Эмерсон. Мустафа просиял и кивнул. Он был исключительно дружелюбен, так что совершенно не хотелось охлаждать его пыл. Но мной владели серьёзные подозрения в отношении того, что именно Мустафа считает подходящим домом. Ни один мужчина какой бы то ни было расы или национальности не имеет ни малейшего представления о чистоте.

Немузыкально что-то мурлыча (что свидетельствовало о невероятно хорошем настроении), Эмерсон вёл меня к деревне. Издали она выглядела довольно симпатично, окружённая пальмами, и даже могла похвастаться несколькими домами, построенными из необожжённого кирпича. Другие хижины, называемые тукхул , были сплетены из пальмовых ветвей и листьев вокруг деревянного каркаса. Мустафа, рысью трусивший рядом, непрестанно снабжал нас сведениями, напоминая гида среди туристов: самый большой и впечатляющий дом занимал генерал Рандл; пара тукхулов около него была штаб-квартирой разведки; та хижина принадлежала итальянским военным атташе, а эта — британскому джентльмену из музея…

Эмерсон что-то прорычал, ускорив шаг.

— А мистер Бадж всё ещё здесь? — спросила я.

— Это то, что нам следует узнать, — прогремел Эмерсон. — Я твёрдо намерен держаться так далеко от Баджа, как только смогу. И не разобью лагерь, пока не выясню, где он работает. Ты же знаешь, Пибоди: я готов пойти на всё, что угодно, чтобы избежать ссор и столкновений…

Я хмыкнула.

Приятной неожиданностью оказался маленький рынок, где заправляли греческие купцы. Торговые инстинкты этих людей никогда не перестанут удивлять меня. Их храбрость не уступает деловой сметке, они готовы броситься чуть ли не в гущу сражения. Я очень обрадовалась, что смогу запастись консервами, содовой, свежеиспечённым хлебом, мылом, а также всеми видами кастрюль и столовых приборов.

Эмерсон и там обнаружил нескольких старых знакомых, и пока он доброжелательно подшучивал над одним из них, у меня оказалось время, чтобы оглядеться вокруг. Я надеюсь, что меня нельзя считать невежественной туристкой. И уже привыкла к великому множеству рас и наций, которые можно найти в Каире. Но мне никогда не встречалось такое разнообразие, как в этом отдалённом уголке мира. Цвет лица — от «белого» (у английских солдат, причём скорее болезненно-жёлтого, нежели белого, и часто ярко-красного от жары) через все оттенки коричневого, смуглого и оливкового до яркого сине-чёрного. Статный бедуин с ястребиным лицом беседовал с женщиной-суданкой, завёрнутой в одежды из светлого хлопка. Выходцы из племени бишарин [56] Бишарин — одно из племён народа беджа, населяющего северо-восточные районы Судана и западные — Эритреи. , чьи волосы лоснились от масла и заплетались в крошечные тугие косички, смешивались с женщинами из суровых мусульманских сект, скрытыми за пыльными чёрными драпировками, из-за которых были видны одни лишь глаза. Особенно заинтересовала меня пара высоких красавцев, звеневших украшениями и увенчанных шапками волос, имевших размер, цвет и консистенцию чёрных швабр. Они принадлежали к баггара из далёкой провинции Кордофан — самым ранним и наиболее фанатичным последователям Махди. Эта сумасбродная и характерная причёска обеспечила им ласковое прозвище «Фуззи-Вуззи» от британских войск, против которых баггара сражались с такой отчаянной и зачастую приносившей успех свирепостью. (Я никогда не была в состоянии понять, как мужчины могут чувствовать привязанность к тем, кто намерен прикончить их самих наиболее неприятными способами, но это неоспоримый факт: и могут, и чувствуют. О том же свидетельствуют и бессмертные стихи мистера Киплинга:

Воспринять это можно только как ещё один пример диковинных эмоциональных заблуждений мужского пола.)

А несметное количество языков! Я знаю греческий и арабский, немного — нубийский, но вокруг меня в основном болтали на диалектах, которые я не могла определить, а тем более — понять.

Эмерсон, наконец, завершил бесконечную беседу с другом и повернулся ко мне:

— Юсуф говорит, что может найти для нас несколько рабочих. Нам лучше пойти и… Рамзес! Куда, к дьяволу, он делся? Пибоди, ты же должна была не спускать с него глаз!

Я могла бы ответить на это, что за Рамзесом невозможно уследить с помощью одних лишь только глаз; данная задача требует предельного внимания и наличия железной руки на воротнике. Но прежде чем я успела открыть рот, Юсуф сказал по-арабски:

— Молодой эфенди пошёл туда.

Неразборчиво бормоча, Эмерсон бросился в указанном Юсуфом направлении, я последовала за ним. Паршивец отыскался очень быстро: он сидел на корточках перед какой-то палаткой и вёл оживлённый разговор с человеком, завёрнутым в объёмистую хламиду вроде мантии, со складкой, натянутой на голову для защиты от солнца.

Эмерсон заорал:

— Рамзес!

После чего Рамзес вскочил и повернулся к нам лицом. В руке он держал короткий деревянный вертел, на который были насажены куски мяса, чьё происхождение я не могла (и не желала) определить. Он взмахнул вертелом в мою сторону, проглотил то, чем только что набил полный рот, и начал: