Барбара Мертц - Последний верблюд умер в полдень

— Верно, — сказал Эмерсон. — Но где они сами?

Снаружи не было видно даже крысы. Все окна и двери были закрыты ставнями или плетёными занавесками из травы.

— Они работают, — ответил Муртек, выплёвывая лист из своего букета.

— Все? Женщины и дети тоже?

— Они работают.

— Женщины и дети тоже, понятно, — произнёс Эмерсон. — Но не все в полях, конечно? Где здешние мастера — гончары, ткачи, резчики по дереву?

Впрочем, мы знали ответ. Мне уже приходилось бывать во множестве таких деревень. Их обитатели проводили бóльшую часть светового дня на улице, и появление незнакомых людей всегда привлекало толпу любопытных. Так что либо здешние жители были невероятно робкими, либо им приказали держаться подальше от нас. Возможно, сам факт появления вооружённой стражи вынудил их поспешно скрыться в хижинах. Время от времени за тёмными окнами что-то быстро мелькало — некто более смелый, чем все остальные, рискнул подвергнуться один Бог знает какой страшной каре за попытку бросить взгляд на чужестранцев.

Улица завершилась на центральной площади с выложенным камнем колодцем и несколькими пальмами. Дома вокруг неё были несколько больше, да и построены лучше, чем те, которые мы миновали; некоторые из них оказались лавками. Тканые циновки свисали в проёмах, закрывая вход.

— Мы возвращаемся теперь, — сказал Муртек. — Всё такое, как вы видите. Ничего нет.

— Идём, Пибоди, — согласился Эмерсон. — Думаю, мы видели достаточно.

Я собиралась последовать этому решению, но тут приподнялась завеса одной из лавок, и внизу зашевелилось что-то крохотное. Ребёнок не превышал размерами годовалого английского младенца, но ловкость движений, с которой он устремился к нам, выдавала, что ему уже два-три года. На маленьком коричневом теле мальчика — пол определялся безошибочно — не было никакой одежды, за исключением нитки бус. С левой стороны наголо обритой головы свисала единственная прядь волос.

Муртек шумно втянул в себя воздух. Малыш остановился и засунул палец в рот. Один из копейщиков шагнул вперёд, подняв оружие, и в этот миг из лавки вырвалась женщина. Схватив мальчика, она присела и повернулась, прикрывая его своим телом.

С громким треском кулак Эмерсона ударил потенциального убийцу прямо в нос, заставив того пошатнуться и рухнуть. Я пнула в голень солдата, стоявшего передо мной, проскользнула мимо него, и, метнувшись, встала перед матерью и ребёнком. Гнев и возбуждение охватили меня с такой силой, что моя речь, боюсь, оказалась не совсем уместной.

— Раз вы должны — стреляйте в мою старую седую голову! — крикнула я. — Но только попробуйте тронуть эту мать!

— Очень приятно, Пибоди, — задыхаясь, отозвался Эмерсон. — Хотя я ещё не видел у тебя седых волос. Я надеюсь, ты их вырвала?

— О, Эмерсон! — завопила я. — Чтоб тебе провалиться! О Господи… Муртек! Чем ты, к дьяволу, занят?

Кому-нибудь явно было необходимо принять командование на себя, поскольку Муртек закрыл глаза руками, а солдаты слонялись, демонстрируя потрясающий военный беспорядок. Один из них наклонился над упавшим товарищем, чьё лицо было залито кровью; другой неуверенно замахнулся копьём на Эмерсона, который с царственным равнодушием проигнорировал этот факт.

Муртек взглянул сквозь пальцы.

— Вы живы! — воскликнул он.

— Да, и намерен жить дальше, — отрезал Эмерсон. — Убирайся вместе со своей палкой! — добавил он, отведя в сторону угрожавшее ему копьё и резко толкнув стражника.

Муртек поднял глаза к небу. К тому времени я достаточно изучила мероитический, чтобы понять его комментарии, состоявшие в основном из проникновенных благодарственных молитв различным богам. Было ясно, что он не лгал, когда говорил, что отвечает за нашу безопасность.

— Но кто бы мог подумать, что они рискнут собой ради одной из реккит ? — завершил он.

Никто не ответил. Возможно, Муртек репетировал объяснение, которое ему придётся дать своему начальству.

Под впечатлением от атмосферы команд Эмерсона солдаты с глупым видом выстроились в линию. Человек, получивший удар от Эмерсона, снова был на ногах. Он не страдал ничем более серьёзным, чем кровотечение из носа.

Почувствовав, что меня тянут за штаны, я обернулась и увидела молодую мать, обнимавшую мои колени. Рамзес держал мальчика, который, в свою очередь, тянул Рамзеса за нос, и выражение лица моего сына компенсировало множество унижений, которые он наносил мне в своё время.

— Отбрось на меня тень своей защиты (?), великая дама, — выдохнула маленькая женщина. — Покрой меня своей одеждой (?).

— Конечно, конечно, — ответила я, пытаясь поднять её на ноги. Муртек, шатаясь, подошёл к нам.

— Идём, почтенная мадам. Идём быстрее. Вы сделали вещь не допускается, очень опасно.

— Нет, пока ты не дашь этой женщине слово, что она будет в безопасности. Я возлагаю ответственность на тебя, Муртек. Будь уверен, с помощью магии я узнаю, если с ней что-нибудь случится.

Муртек застонал.

— Я думаю, вы поверить, почтенная госпожа, я клянусь Аминрехом.

Он повторил те же слова женщине. Она подняла взор; по лицу бежали струйки слёз, но свет надежды озарял и преображал его, уверив меня в том, что это действительно была торжественная клятва. Не пытаясь встать, она осыпала бесчисленными поцелуями мои пыльные ботинки и вознамерилась сделать то же самое с сандалиями Муртека. Он отскочил назад, как будто она была прокажённой — как, вероятно и было на самом деле с общественной точки зрения. Самым странным, однако, оказалось её поведение по отношению к Эмерсону. Стоя на коленях, она целовала мои ботинки, а когда Эмерсон подошел, она распростёрлась, будто коврик, лёжа вниз лицом в грязи.

Эмерсон отступил, краснея.

— Чертовски неловко, Пибоди. Какого дьявола?

Я наклонилась над маленькой женщиной, но она отказывалась двигаться, пока Эмерсон не заговорил с ней. Он так волновался, что с трудом подбирал нужные слова.

— Встань, почтенная госпожа… э-э… женщина — о, чтоб тебя! Бояться нет. Ты хорошо. Э-э… молодой мужчина ребёнок хорошо. О, Пибоди, давай уйдём, я терпеть не могу такое!

Последнюю фразу, конечно, он произнёс по-английски. Женщина, должно быть, что-то поняла, потому что поднялась с колен. Закрыв лицо в знак большого уважения, она обратилась с краткой речью к Эмерсону и, наконец, повернулась, чтобы уйти.

Нам пришлось отрывать от носа Рамзеса мальчика, который тут же от души завопил — естественно, мальчик, а не Рамзес. И рёв продолжался, пока его не заглушила упавшая на место занавеска.

Муртек не был расположен к беседе во время обратного путешествия. Мы тоже молчали, обдумывая в течение некоторого времени драматический инцидент и его возможные последствия. Наконец Рамзес (кто же ещё, как не он?) заговорил: