Сергей Гайдуков - Небо в алмазах

— Что получилось? — прервал я этот поток воспоминаний.

— Что-что... В тюрьму ее посадили. И ее, и ее братца.

— Да ты что? — Я вспомнил спокойную, рассудительную женщину в доме на Пушкинской. Как-то все это не вязалось одно с другим. Леха Мухин с чемоданом алмазов, бесшабашное детство, тюрьма — это вязалось. А Марина Мухина со своим молчаливым ребенком — нет.

— Вот тебе и что! — продолжал между тем Карабас. — Странно, что ты ничего об этом не слышал. Громкое было дело... Н-да... — Карабас даже зажмурился, припоминая стародавние годы, когда и он был молодым. — Лет десять назад это было.

— Но Марине было уже не шестнадцать?

— Нет, ей лет девятнадцать было. Или двадцать. А брательнику ее как раз шестнадцать стукнуло. За убийство их посадили.

— Еще раз, — попросил я.

— За убийство. Забрались на дачу, а тут хозяева приехали. Вот они хозяев-то и замочили. С особой жестокостью. Потому что оружия с собой у них не было, мочили всем, что под руку попалось, — стулья там, подсвечники... А убитые — муж и жена — были какие-то известные шишки. Он — то ли директор завода, то ли еще кто. Шума поэтому было много, суд потом очень долго тянулся. Но в конце концов их засудили. Не помню, сколько лет им дали, но, судя по тому, что Маринкин брат на прошлой неделе тут запонками золотыми сиял, годы эти кончились... Ты его так и не нашел, Леху? У него еще кличка такая была — Бляха-Муха. В смысле, мелкий, но противный.

— Вот это прямо в точку! — не выдержал я. — Мелкий, но противный — это точно! Я с ним пообщался от силы час, а вышло из этого такое, что никак расхлебать не могу!

Карабас развел руками. Гримасу на его лице можно было понимать по-разному. То ли — мои соболезнования. То ли — знай наших!

— Чудная история, — подвел кто-то итог Карабасову рассказу. Я привстал с табурета и обнаружил, что «кем-то» был Шумов. — Теперь пусть гражданин Карабас займется своими прямыми обязанностями, пока у него все клиенты не разбежались... А я тебе расскажу свою чудную историю, — пообещал Шумов. Карабас при виде его зло скрипнул зубами:

— Если бы не подполковник вчера с вами... Я бы сразу раскусил! Отдел общественного питания... Ха!

— Все ясно, товарищ в шоке, — сделал вывод Шумов и поманил меня к себе.

Главным украшением так называемого карабасовского кабинета были два огромных холодильника, которые мерно гудели, а иногда начинали дрожать. Из-за их гула совершенно бесполезно было подслушивать под дверью кабинета, хотя вряд ли кто-то нас с Шумовым собирался подслушивать.

— Значит, братец с сестренкой замочили двух человек, — Шумов покачал головой. — Все-таки искусствовед из меня неплохой. Я сразу почуял в той комнате легкий аромат уголовщины... На той картине, что висела на стене.

— А что там такого? — поинтересовался я. — Вряд ли это была зарисовка того лагеря, где Марина отбывала срок...

— Дело не в том, что на картине, а в том, как сделана эта картина. Техника, Саша, техника! — Шумов откинулся на спинку стула и снисходительно посмотрел на меня, будто какой-нибудь Виталий Вульф, телеведущий. — Гарик, которого ты вчера видел, как-то пригласил меня в ГУВД на выставку «Художественное творчество отбывающих наказание». Ну, мужики там всякие ложки делают, полки, мебель. Женщины шьют. А некоторые делают такие вот картины. Она же не нарисована, она собрана из нескольких десятков вырезок из журналов и газет. Это называется «техника коллажа». И если я напрягу память, то назову тебе штук пять колоний, где распространена такая вот живопись. Но в случае с Мариной я решил, что это подарок. Оказывается, она сама посетила эту «художественную школу». А по ней не скажешь.

— Я бы тоже ни в жизнь не догадался, — поддакнул я.

— И это плохо, — сделал Шумов неожиданный вывод. — Это значит, что она умная баба. Она выглядит такой, какой хочет выглядеть. И что-то меня все больше гложут сомнения насчет того удостоверения...

— Ну пусть она и просекла, что оно просроченное. Что с того?

— Будь она нормальным человеком, она, увидев просроченное удостоверение, подняла бы шум. Как та контролерша в автобусе. А эта? Эта, если и просекла, в чем дело, промолчала. Прикинулась, что все в порядке. Еще и ляпнула на прощание что-то такое... «Если вы из милиции, то сами все знаете». Тут как бы двойной смысл тогда получается. Если вы из милиции — вы все знаете. А если вы не из милиции и документы у вас поддельные — ничего вы не знаете. Вот так получается...

— А зачем ей это все?

— Понятия не имею. Выгораживать брата? Но он же труп. Выгораживать себя? Но ведь мы на нее и не наезжали... Ну да черт с ней, с Мариной, с бабами всегда сложности. Я тебе другую историю рассказать хотел...

— У меня, в принципе, тоже есть история, — сказал я. Пальцы у меня трястись уже перестали, но нездоровое возбуждение, заставившее меня без раздумий садануть Карабасу в пузо, осталось.

— Давай сначала я, — предложил Шумов, развалившись на хозяйском месте. — Значит...

— Я человека убил.

— Не перебивай. Значит, так. Я поехал...

— Эй! — я хлопнул ладонью по столу. — Меня плохо слышно? Я человека убил!

— Одного?

— Одного, — несколько оторопев, подтвердил я. — А сколько бы ты хотел, чтобы я...

— Я ничего не хотел, просто при нынешнем разгуле преступности в стране один покойник — это не повод для того, чтобы прерывать разговор. Ну кого ты там убил? Еще раз застрелил Мухина?

— Помнишь того типа возле «Белого Кролика»?

— Ну это ж надо, как все один к одному ложится! — всплеснул руками Шумов. — Вот и я хотел про «Белый Кролик» рассказать...

— Того типа я и пристрелил. Случайно.

— Я не следователь, со мной ты можешь быть откровенным.

— На самом деле случайно. Я хотел узнать у него, куда делся труп Мухина... Вместо этого он попытался меня пристрелить.

— Значит, он начал первым? Вот и хорошо, объявляю тебя невиновным и отпускаю тебе все твои грехи. Надеюсь, свидетелей ты тоже убрал?

— Свидетелей не было.

— Чудесно. А про труп Мухина он тебе что-нибудь поведал?

— Нет. Почти ничего. Он потерял тогда сознание, а когда очухался, трупа уже не было. Но и в Молодежный парк той ночью никто не ездил.

— То есть зря мы там здоровье гробили... — вздохнул Шумов. — Нашли только совершенно постороннюю голову, которую ты подарил своему дяде. Нормально. Слушай, — он как-то особенно пристально посмотрел на меня. — А ты наркотиками не балуешься?

— Последние лет восемь — нет. А что?

— Вот этот твой друг, которого ты только что упокоил, он не видел мухинского тела. И никто не видел. Кроме тебя. Может, это была галлюцинация?

— Какая галлюцинация? — разволновался я. — Там же куча народу была на том пустыре, там Тыква был, там была Тамара... Они все видели! Не мог же я их всех загипнотизировать! Это же не цирк!