Маргарита Малинина - На 4 кулака

Подойдя к входной двери, я дернула за ручку, собираясь выйти на улицу. Однако выход был прегражден: на пороге стоял Девочкин Вадим Дмитриевич, и выглядел он так, что я сперва от испуга пискнула: волосы спутанные и будто два года не мытые, глаза выпучены и яростно сверкают, рот перекошен, приоткрыт, и оттуда тоненькой струйкой течет по подбородку розоватая слюна, капая на ворот бежевой, заляпанной неизвестного происхождения буроватыми пятнами тенниски.

— Юлечка-а, — прошипел он, выставляя на показ свои зубы, на которых тоже было что-то красное.

Правая рука Вадима Дмитриевича безвольно болталась вдоль тела, только пальцы ритмично сжимались и разжимались, левая же спряталась за спиной. Интересно, что у него там? Для меня что-нибудь?

— А-а-а, — совсем тихо прошелестел он, подобно осине на легком ветру, и высунул язык. Тут уж я поняла происхождение пятен на тенниске и зубах: Вадим Дмитриевич зачем-то порезал себе язык. Может, облизывал саблю? Теперь кровь обильно с него капала, смешиваясь со слюной и добавляя рисунок на одежду. Что с ним происходит? Ему плохо?

— Вам плохо? — тревожно осведомилась я. Он отчетливо покачал головой и улыбнулся. — А, это вы так шутите?

Вместо ответа он достал левую руку из-за спины. Оказалось, что прятал там Девочкин… топор. И, судя по тому, с какой серьезностью он поднял это орудие над головой, я поняла, что Вадим Дмитриевич, к сожалению, вовсе не думал шутить.

…Не знала, что умею так орать. Если останусь жива, придется выложить кругленькую сумму на лечение оглохших соседей. Издав боевой клич, что есть мочи понеслась в глубь коттеджа, сметая все на своем пути. Маньяк Девочкин погнался следом. Что ему нужно от меня? Что за дурацкие шуточки?

Первым делом я, конечно, понеслась к черному ходу, который располагался сразу за общей гостиной. Захлопнув дверь в гостиную и подперев ее стулом, я обратилась к двери запасного выхода. Повернула ключ, потянула ручку — дверь не поддалась. Черт, здесь же два замка! Вытащив связку, я попыталась подобрать нужный ключ, но руки тряслись, и потому связка, как в каждом фильме ужасов, выскользнув из пальцев, звонко упала на пол. Я тут же обернулась: Девочкин, без особых усилий отворивший дверь — стул с грохотом отлетел в сторону, — с поднятым топором быстрым шагом приближался ко мне. Я бросила быстрый взгляд на валявшиеся на полу ключи. Не успею! Оставалось лишь бежать к лестнице, что я и сделала, повторив свой знаменитый крик.

За спиной раздавались громкое сопение и скорые шаги. Он был все ближе…

У подножия лестницы я оступилась и тюкнулась носом о ступеньку. В это же мгновение что-то просвистело у меня над головой, и лезвие топора пронзило зеленовато-голубой панцирь. А я все ругала свое невезение! Если бы я не упала так вовремя, голова моя, подобно теннисному мячу, отделившись от туловища, отрикошетила бы от стены и поскакала себе вниз по ступенькам и далее по полу.

Промазав, Вадим Дмитриевич замахнулся вновь, но я успела отскочить. Вспомнив, что где-то наверху должен в своей комнате творить художник, я газелью ринулась вверх по ступенькам. Вот кто меня спасет!

— Диего-о-о!

— Сюда-а-а, — позвало сзади чудовище и совершенно неожиданно схватило меня за ногу и потянуло на себя, в результате чего я распласталась посредине лестницы. — Моя-а-а!

От этой жуткой интонации Джека-Потрошителя мой разум сковало ледяным страхом. Я почти физически ощущала его, то, как он крадется вниз по телу, этот страх, опоясывая все большие территории. Черт бы побрал диктора! Накаркал-таки! «Вы станете десятой, вы станете десятой…»

Девочкин, вернее то жестокое и ненормальное существо, которым он стал, тянул меня на себя, замахиваясь пошире топором. Я перевернулась на спину и со всей силы заехала Вадиму пяткой в глаз. Тот на время нейтрализовался, что позволило мне встать на ноги и вбежать на второй этаж.

— Диего! Спаси, за мной… Нет, не так, — вслух исправилась я, решив, что художнику так же сильно важен гоняющийся за мной маньяк, как и голодающие дети Африки. — Пожар!! Пожа-ар!! — что есть мочи завопила я.

Диего так и не отозвался, а вот Девочкин — очень даже. Поднялся, сплюнул кровью, отряхнулся, поднял выпавший из рук топор и начал медленно подниматься. Глаза лихорадочно блестели, губы беспрестанно выдавали:

— Юля-а… моя-а… Юля-а… — и так без конца. От этого невменяемого шепота душа уходила в пятки.

— Диего, открой! Я знаю, что ты здесь! — перешла я на визг, от которого у самой уши заложило, и обратилась к психу с топором: — Послушай, что тебе от меня надо? — Он спокойно поднимался себе по лестнице, мирно так покачивая топориком. — Если ты маньяк, то так и скажи. Нечего мозги пудрить: «Юля… моя…» Стоп, а кто же тогда тот тип в плаще? — Ему оставалось несколько ступенек. Ему или мне? — Ах, я поняла! Ты и есть тот самый Плащ!

Внезапно Вадим Дмитриевич сорвался с места и резко на меня побежал, как бык на красный платок.

— А-а-а-а! — выдала я и побежала вперед по коридору, думая приткнуться в первую попавшуюся комнату и забаррикадироваться там до прихода подмоги, и в целях выполнения этого спасательного плана толкала каждую дверь. Незапертыми оказались только две — те самые, что я уже открывала сегодня. Чтобы не подвергать ребенка опасности, я, конечно же, решила укрыться в другой комнате. Влетев в нее, тут же задвинула шпингалет. Подошла к комоду и, опершись об него ладонями, уставилась в зеркало. Боже, на кого я похожа? Волосы дыбом, заколку где-то посеяла, взгляд безумный, зубы сверкают.

Услышав за дверью шорох, я слегка посторонилась, чтобы иметь возможность наблюдать вход в зеркальном отражении, не теряя при этом из виду свое измученное лицо. С каждым новым шевелением ручки оно все сильнее белело, а глаза выражали все больше животного ужаса. Неожиданно все стихло. Я недоверчиво обернуласьм, как до известности и призвания его талантов народом. Не мог же он взять и уйти… Или мог?… Тут в дверь с той стороны с жутким грохотом вонзился топор — в то место, на котором держался шпингалет.

Ответив на этот поступок криком, я могла лицезреть, как лезвие топора осторожно вынули из дерева, и через секунду от мощного удара она хрустнула и приоткрылась. В дверном проеме возникла грустная маньячная физиономия: запыхался, бедный.

— А, — устало и безысходно сказала ему я. До сих пор гадаю, что означало это «а», наверно, укороченный вариант от длинного восклицающего «А-а-а!», просто не было ни сил, ни желания его произносить.

— Вот тебе и «а», — вдруг совершенно нормальным человеческим голосом изрек Девочкин. На секунду я понадеялась, что эго психа в его расщепленном сознании ослабло и уступило место эго доброго, заботливого человека, но нет: маньяк сверкнул глазами, полными жажды убивать, и снова замахнулся топором.