Нина Стожкова - Танго со смертью

Телефон дочери Бармина по-прежнему молчал. Через пару дней Лина неохотно себе призналась, что расследование зашло в тупик. Отступать было не в ее правилах, и она продолжала размышлять об исчезнувшем дипломате и о нахальной рыжей врачихе. Эти два имени были для нее тесно связаны, как ни пыталась Лина придумать какую-нибудь другую хоть сколько-нибудь правдоподобную версию. Пребывание на больничном оказался длиннее, чем она рассчитывала. Совершая по своему району ежедневный моцион, прописанный Омар Омарычем, Лина набрасывала на бумаге все новые и новые вопросы, на которые у нее по-прежнему не было ответов.

Дни тянулись нестерпимо медленно. Лина скучала по любимой работе, однако наслаждалась временным бездельем и заново открывала для себя прежние, слегка подзабытые в последнее время житейские радости. Она с удовольствием вдыхала любимые ароматы: свежесмолотого кофе, апельсинов, французской туалетной воды «Зеленый чай» и типографской краски в новых книгах. Лина ежедневно слушала обожаемого Моцарта, писала друзьям прикольные посты в социальных сетях и наблюдала за белками и птицами в соседнем Битцевском парке. Одним словом, жизнь потихоньку входила в прежнее русло и не уставала удивлять приятными мелочами, на которые у Лины прежде катастрофически не хватало времени. Все чаще в эти дни сладкого ничегонеделания она вспоминала Башмачкова. Вскоре она поняла, что ждать бойфренда уже почти нет сил. Когда же он наконец приедет! Пускай примется ворчать с дороги, нанесет в квартиру грязи, сметет весь ее порядок и уют…Да ради бога! Она и слова не скажет. Лишь бы этот уехавший негодяй неуклюже обхватил ее своими лапищами, нашептал в ухо много нежных слов и рухнул рядом на настиранное и наглаженное любимое постельное белье с подсолнухами…

Все примерно так и получилось. Через неделю Башмачков заявился из аэропорта прямо к Лине и тут же объявил, что он соскучился и никуда больше не поедет. Лина была счастлива. Их семейная жизнь стремительно налаживалась. Наглаженное белье с подсолнухами вскоре оказалось безжалостно смятым, сорванные в спешке вещи валялись на полу, а Лина вскоре поймала себя на том, что улыбается без всякой причины.

На следующий день писатель застолбил себе в гостиной небольшой столик, пристроил на нем свой ноутбук и теперь с утра до вечера строчил на нем сцены для романа. Материала для новой книги после поездки в Прагу было больше, чем достаточно. Писатель побывал и на старинном еврейском кладбище, и в жутковатой церкви в окрестностях Праги, где все убранство было сделано из черепов и костей, и в мрачном музее Кафки, в котором посетители продвигаются под жутковатую музыку по темному лабиринту… Оказалось, что Прага для сочинителя готических романов — самое подходящее место. Башмачков с изумлением узнал, что чехи почему-то питают большую и необъяснимую слабость к разнообразным костям, черепам, засушенным рукам и прочим человеческим останкам. Даже в музее Сметаны хранится косточка из уха великого чешского композитора. Одним словом, Башмачков с ног до головы пропитался мистическими впечатлениями и теперь сочинял новый роман о средневековых ужасах с космической скоростью. В редкие минуты отдыха Башмачков помогал Лине притащить из супермаркета тяжелые сумки с продуктами и втайне надеялся, что она навсегда забросила свои сомнительные расследования, которые, к тому же, касаются совершенно постороннего для них человека. Башмачкову больше, чем когда-либо, хотелось, чтобы все помыслы и деяния Лины, вся ее проснувшаяся энергия были направлены только на него, и уж тем более он не жаждал, чтобы ее мысли занимал какой-то амбициозный и не больно-то понравившийся ему мидовский старик. Лина в ответ на претензии Башмачкова веселилась и норовила прижаться всем телом и чмокнуть любимого в нос, чтобы разом снять все вопросы.

Прошла пара месяцев, и Лина наконец закрыла больничный лист. Она с удовольствием вернулась к своим «Весёлым утятам» — к этим очаровательным и талантливым детишкам и их родителям, а также к коллегам и, увы, к собственным бесконечным административным проблемам. Водоворот служебных проблем и череда новых событий, как всегда, приятных и не очень, постепенно стали вытеснять из ее души больничные воспоминания.

Вначале ей долго не удавалось получить грант от государства на новые постановки «Веселых утят», затем прежняя бухгалтерша внезапно уволилась, поскольку нашла место на овощной базе с более весомым окладом, чем в детском коллективе. Однако эта стерва, носившая турецкие шаровары и полуголые кофточки на пышном теле зимой и летом, теперь подло шантажировала Лину, требуя денег за бухгалтерские документы, которые все эти годы хранились у нее дома. Бухгалтерша на работе не парилась, работала дистанционно и обычно проводила с Линой он-лайн платежи, помешивая ложкой в кастрюле с борщом или с наваристым харчо. Родители-фермеры постоянно присылали этой стерве с водителями автобусов огромные сумки с продуктами, так что меню ее было на редкость разнообразным. Как только «Утята» оказались на грани закрытия, бухгалтерша поняла, что настал ее звездный час. В том смысле, что напоследок она решила стрясти с разорившейся детской студии все до последней нитки. Она прекрасно знала, что денег у студии на счете нет, однако вошла во вкус и теперь требовала Лину вернуть ей деньги за все, даже за ноутбук, который она купила себе домой… Словом, устав отбивать удары судьбы, Лина попыталась сбагрить «Веселых Утят» в хорошие руки и отойти от руководства… Однако, как говорится, «нема дурных». Желающих взвалить на себя убыточный детский коллектив, обремененный долгами и проблемами, понятное дело, не нашлось. Даже то, что «Утята» к тому времени обрели свое узнаваемое лицо и имя, не помогло. Знакомые деятели из шоу-бизнеса и господа из концертных организаций ободряюще улыбались, обнимали Лину, сочувствовали на словах, однако к идее присоединить «Утят» к какому-нибудь другому, давно сложившемуся и успешному коллективу, отнеслись более чем холодно. В общем, Лине ничего не осталось кроме как тащить свою неподъемную директорскую ношу и дальше, невзирая на проблемы со здоровьем и на выяснения отношений с бухгалтершей, окончательно обнаглевшей и изрядно зарвавшейся за время ее болезни.

Башмачков был особенно нежен с Линой в этот первый месяц после операции. Словно никогда не было между ними обид, не летели искры от сшибки двух сильных характеров и не происходила вся прочая ерунда, которая отравляла жизнь и в конце концов привела тогда к разрыву. Бойфренд иногда уезжал в свою берлогу, но довольно быстро возвращался в уютную и светлую квартирку Лины на Юго-Западе столицы. Все чаще он стал говорить, что его квартирку они могли бы в конце концов сдать и значительно улучшить свое материальное положение. Лина эту идею вслух горячо одобрила, но в душе понимала, что писатель — это волк-одиночка. Постоянно делить кров и стол с человеком, у которого в голове сплошные выдуманные сюжеты и несуществующие герои, — удовольствие еще то. И все же Лина каждый день по-новому открывала для себя этого необычного, как ей когда-то казалось, человека. Чувство жалости и нежности потихоньку, день за днем устраивалось в ее обновленном сердце, пока наконец не расположилось там уютно и беспечно, как пушистый кот в старом кресле. Как ни старалась Лина изо всех сил не впускать в свое заштопанное Рустамом Маратовичем сердце избыток страстей, чтобы оно ненароком не разорвалось, особых успехов в этом она не достигла. Любовь к Башмачкову вспыхнула в ее сердце с новой силой. К сожалению, волевые усилия в делах сердечных частенько бывают бесполезными и даже порой вредными…