Кирил Бонфильоли - Эндшпиль Маккабрея [=Не тычьте в меня этой штукой]

Телефон пробудил меня в самый неподобающий час понедельника. Медоточивый американский голос осведомился, не может ли он связаться с секретарем мистера Маккабрея.

— Ооодин мооомент, будьте любезны, — проворковал я, — соооединяю.

Я сунул телефон под подушку и воскурил в раздумьи сигарету. В конце концов вызвал Джока, проинструктировал его и передал трубку. Взяв её двумя волосатыми пальцами, деликатно отставив в сторону мизинчик, мой камердинер пропищал:

— Сикритарь мистира Маккабрия слушыит, — и тут его пробило на хи-хи, что после вчерашнего фасольего пиршества оказалось сущей катастрофой; меня тоже пробило, и телефон в конечном итоге упал на пол; Медоточивый Американский Голос, должно быть, счёл всё это крайне странным. Выяснилось, что он — М.А.Г., то есть, — не кто иной, как секретарша полковника Блюхера из Американского посольства, и полковнику Блюхеру хотелось бы встретиться с мистером Маккабреем в десять часов утра. Джок, должным образом скандализованный, сообщил, что мистеру Маккабрею никак не возможно подняться в такой час, а принимать джентльменов в постели он обыкновения не имеет. (Ещё хи-хи.) Голос, не утратив ни грана своей медоточивости, сказал, что, ну, в общем, полковник Блюхер на самом деле предполагал, что мистер Маккабрей заедет к нему, и не окажется ли десять тридцать удобнее. Джок мужественно прикрывал тылы — странное дело, но он, похоже, гордится тем, что работает на такого нерадивого человека, как я, — и в конце концов они сторговались на полудне.

Едва Джок отложил инструмент, я снова его поднял и набрал Посольство (499-9000, если угодно знать). Ответил один из красивейших голосов, что я только слышал в жизни, — пушистое млечное контральто; от него мой копчик свернулся колечками. Вполне отчетливо голос произнёс:

— Хочешь обнять меня?

— Э…? — кулдыкнул я. — Что это, что это?

— Американское посольство. — На сей раз прозвучало санитарнее (Игра слов: Care to embrace me? и American Embassy).

— О. Да. Разумеется. Как глупо с моей стороны. Э-э, я бы хотел уточнить, не работает ли у вас некий полковник Блюхер.

Раздался щелчок-другой, приглушенное электрическое «гррр», и, не успев ничего с этим поделать, я оказался в непосредственной коммуникации с первоначальным Медоточивым (заточенным?) Голосом. Теперь она не стала утверждать, что она секретарь какого ни на есть полковника, а сообщила, что она — ВоеннАтташат, КонЧайВмиг, или СекСвоБед, или еще какая-то тарабарщина. Какие же эти воины всё-таки дети.

Я же не мог без зазрения совести сказать ей, что просто звоню проверить, реальная персона этот полковник Блюхер или всего лишь Бессердечный Розыгрыш, правда? Под конец, немного полопотав, я признался, что у меня с её стариком как бы встреча, ясно-да, типа вообще-то вроде как в полдень, и под каким номером на Гросвенор-сквер располагается, пожалста, Посольство. Такая работа ног — довольно миленькая, признайте — должна была создать мне крупный перевес в счёте, но голос ответные удары наносил быстро и сокрушительно.

— Номер 24, — неколебимо прочирикал он. — Два, четыре, запишите.

После одной-двух прошамканных любезностей я отбился. Отошёл на заранее подготовленные позиции, вместе с конными, пешими и артиллерией. То есть вы только прикиньте — у такого чертовски громадного здания действительно имеется, бога ради, номер дома.

Джок отвел взор: ему известно, когда его юному хозяину достаётся палкой по бокам.

Я угрюмо повозил свой завтрак по тарелке, затем велел Джоку отдать его незаслуженно обделённым и вместо этого принести мне большой стакан джина, в котором плескались бы оба сорта вермута и немного шипучего лимонада. Подобный эликсир — деятель проворный, доставит вас по месту жительства во мгновение ока.

Посасывая ароматную кашу, я дошел до Гросвенор-сквер — рассудительно одетый и безумном бурлении мысли. Мысли бурлили без всякой пользы: разум мой был чист, как мягкая и свежевыпавшая маска снега на девственных горах и вересковых пустошах. Каши хватило лишь до посольских врат, в коих маячил умелого вида военный человек — стоял он по стойке, что в шутку называется «вольно». Крутой утес его нижней челюсти ясно давал понять тренированному глазу, что расположен он здесь для неподпущения коммунистической сволочи и любого прочего, вероятно, замышляющего свергнуть Конституцию Соединенных Штатов. Взор его я встретил бесстрашно и осведомился, это ли номер двадцать четыре; сие было ему неведомо, отчего мне сразу же сделалось гораздо лучше.

Мною занялась череда хорошо сработанных юных дам — они, как на крыльях, вносили меня всё глубже в здание. Каждая была высока, стройна, гигиенична, грациозна и наделена поразительно крупными сиськами; боюсь, я, вероятно, даже несколько таращился. Внезапная остановка на всех парах (навигационный термин) произошла в приёмной полковника Блюхера, где и восседал сам Голос. Она, как и подобает, наделена была прекраснее всех прочих. Я бы решил, что печатать ей приходится на расстоянии вытянутой руки. Не успев моргнуть глазом — я имею это в виду совершенно искренне, — я был препровожден в сам кабинет, где худощавый, пышущий здоровьем юнец в военной форме предложил мне садиться.

Стул я узнал, как только приложил к нему свое седалище. Обитый блестящей кожей, передние ножки на полдюйма короче задних. Седоку такая мебель внушает смутную тревогу, ощущение преходящести, собственной неполноценности. У меня тоже такой есть — для усаживания парней, пытающихся сбагрить мне картины. Ни под каким соусом не собирался я мириться с такой дрянью, а потому незамедлительно поднялся и направился к дивану.

— Простите меня, — заискивающе проговорил я. — У меня, видите ли, свищ. Геморрой, понимаете?

Он понял. Судя по улыбке, которую он натянул на физиономию, я бы сказал, что у него самого только что случилось прободение. Он уселся за стол. Я воздел бровь.

— Мне назначено у полковника Блюхера, — сказал я.

— Полковник Блюхер — это я, сэр, — ответил юнец.

Хоть этот размен ударами всё равно проигран, я опережал в рокировке стул-диван: говоря со мной, юнцу приходилось изгибать шею и повышать голос. Для полковника он выглядел необычайно молодо, а форма странным образом сидела на нём плохо. Вы когда-нибудь видели американского офицера — куда там, американского рядового — в плохо сидящей форме?

Засунув сие соображение в ментальный кармашек для билетов, я обратился к этому человеку.

— О, а… — Вот какова была избранная мною фраза.