Дарья Снежная - Операция Волчье сердце

Совсем ему голову задурила стервозная баба!

У лавки гоблина Ошат-даро карета управления остановилась в тот момент, когда погода, и так весь день трепавшая горожан крепким ветром, испортилась окончательно. Низкие тучи ползли над городом, и их рыхлые темные брюха цеплялись за иглу ратуши, за цветные шпили университета. Дело пахло грозой, и не в переносном смысле, а в самом прямом — предгрозовой сыростью, особой, озоновой свежестью.

Лавка эта, ничем не примечательная, устроилась в уютном местечке между булочной и лавкой готовой одежды. Ошат-даро, чтимый владелец сего заведения, давно мог бы позволить себе почивать на лаврах, оставив дело на работников, но предпочитал и по сей день стоять за прилавком.

Когда-то давно, так давно, что как будто и не в этой жизни, Ошат-даро (тогда еще не старый, а вовсе даже молодой, и не «даро», а «микуль») перебрался из родного города в Лидий, да так в нем и осел. Прикупил лавку, торговал в ней всякой всячиной: от изделий народных промыслов до сомнительной ценности барахла, принесенного морем — и по-тихому привечал рисковый народ. Знался и с контрабандистами, и с торговцами краденым, и с нечистыми на руку мастерами. Мог добыть что угодно — и точно так же что угодно продать, но черты никогда не переступал. Были у Ошат-даро твердые представления о чести и о том, что является допустимым и уместным. И пусть с законами королевства эти представления совпадали не всегда (ладно, очень редко!), но были они незыблемы и тверды, как скалы, у подножия которых в незапамятные времена обосновался его народ.

И среди прочих были у него такие убеждения, которые давали капитану надежду найти здесь сегодня содействие: гоблины чтили женщин. Они считали недопустимым причинение женщине вреда. И пусть Ивонна Эшли не принадлежала народу Ошат-даро, все равно — оборвана была женская жизнь.

Именно потому лавка строго гоблина стала первым местом, куда направил стопы капитан Вольфгер Лейт, разыскивая следы мастера, изготавливающего ментальные артефакты. Ну и то обстоятельство, что расположена лавка была в относительно приличном районе.

Вольфгер помог мастеру выбраться из кареты, дождался, пока она разгладит юбку и поправит прическу (волосы снова предательски мазнули концами по горлу), и двинулся к двери, украшенной связкой зловещих зубов, большая часть которых, капитан знал точно, была приобретена на ближайшем рыбном рынке.

— Здравствуй, почтенный! — поприветствовал капитан стоящего за прилавком гоблина — невысокого, ниже капитанского плеча, смуглокожего с прозеленью, с седыми клоками волос и крупными ушами, чуть заостренными в верхней части.

— И тебе доброго дня, тшикое Вольфгер, — почтительно поклонился Ошат-даро. Мелькнули в вежливой улыбке страшноватые заостренные зубы, хитро блеснули маленькие глаза, успевшие в один момент окинуть взглядом капитана, его спутницу, оценить осанку, поведение гостей в лавке и положение относительно друг друга, прикинуть стоимость всего, что на них надето, сравнить с тем, что было в прошлую встречу, сделать выводы и сохранить их в голове на веки вечные.

Слово «тши» на языке гоблинов обозначало сложное понятие и включало в себя одновременно всех, кто преследует добычу — будь то собака-ищейка, охотник, вставший на след, либо же шаман, преследующий злокозненного духа. Все они были «тши», а если в процессе погони они меняли что-то в себе — запах, или лицо, или сознание, не суть важно — то становились «тшикое».

Вольфгер однажды, в далекой юности, пытался объяснить коллеге-гоблину, что меняться сознательно не умеет, но все равно шесть дней в месяц, три в полнолуние и три в новолуние, становился «тшикое». Все остальные дни он был «сержант» — видимо, слово «тши» тому коллеге из далекой юности не нравилось. Выяснить, причем здесь новолуние, которого оборотень не чувствовал вообще никак, не удавалось.

Имелось у капитана подозрение, что коллега просто выделывался, изводя любопытного юнца, но доказать эту версию так и не удалось.

Внутри лавка представляла собой весьма занятное зрелище.

Прямо от входа взгляд упирался в стойку, за которой и помещался хозяин собственной персоной. Стена позади него была занята открытыми полками от пола до самого потолка — только в углу приткнулась маленькая дверца, а рядом с ней стояла складная лесенка, позволявшая низкорослому хозяину доставать товар с самого верха. Стены лавки были завешены всякой всячиной настолько густо, что собственно стен не было и видно. Самый бесполезный хлам перемежался там с вполне ценными вещами, и у Алмии, окинувшей помещение взглядом, тут же заблестели глаза. Единственное, что здесь было свободно от товара — это, как ни странно, прилавок. На его полированной поверхности находилась только касса — начищенная, массивная и солидная.

Прилавок был высотой по солнечное сплетение человеку среднего роста, и чтобы из-за него виднелось чуть больше гоблинской макушки, с обратной стороны пол был поднят примерно на полметра дощатым настилом.

Под этим настилом, помнится, лет пять назад был найден шикарный склад контрабанды...

— Что привело вас ко мне сегодня, дорогой? О, знаю, знаю! До вас дошли слухи, что совсем недавно море подарило берегу рядом с Лидием много отборного янтаря, и вы пришли на него взглянуть? — завел свою песню Ошат-даро, и Вольфгер вынырнул из воспоминаний, а Алмия оторвалась от разглядывания дивных стен.

— Сожалею, почтенный, но наше дело менее приятно. Слышал ли ты что-нибудь об убийстве, случившемся на Кирпичной улице?

Входная дверь стукнула — это девица в серо-голубом платье с передником, мявшаяся на входе, услышала слово «убийство», охнула и выскочила на улицу.

Гоблин, сделавший удивленное лицо (а может, и правда удивившийся, кто его знает?), недовольно поджал губы:

— Ты распугаешь моих покупателей, тшикое Вольфгер!

Мастер Алмия крутила головой, с интересом разглядывая стены лавки. Принимать участия в разговоре она явно не собиралась.

— Сожалею, почтенный, — отозвался капитан, и в его голосе не было и следа сожаления. — Вчера, при попытке ограбления дома Николаса Корвина, погибла Ивонна Эшли, горничная…

— Э, нет! — вознегодовал гоблин, — Я не имею отношения к ограблениям и убийствам, тшикое Вольфгер! Нет-нет-нет, и не надо меня припутывать — я ничего об этом не знаю! И знать не могу, нет-нет! Старый Ошат-даро был лучшего мнения о тшикое Вольфгере — такое думать о честном лавочнике…

Вольфгер смотрел на хозяина лавки молча, в упор.

— Ладно, может, не совсем честном, — поправился гоблин, видимо, вспомнив, кто пять лет назад вскрыл схрон под помостом. — Но разве можно обвинить старого лавочника в попытке немножко подработать — единственно только из желания не пойти по миру…