А Мурка - Дневник мусарки

Она стала переодеваться в гражданскую одежду, скинув с себя форму и накинув манто. Она даже забыла про головной убор. Закрывая кабинет на ключ, руки ее не слушались. Как в фильме ужасов, она не могла воткнуть ключ в замочную скважину. Шеф орал: «Сдай дело, потом иди куда хочешь», — но ей было наплевать. Она крикнула на весь коридор что было силы: «Сам сдашь, не сломаешься». Это было впервые, когда Мукашка показала характер своему пусть и не большому, но начальнику. Выбежав на улицу, она стала ловить попутную машину и одновременно звонить мужу на телефон, трубку никто не поднимал. Наконец-то какая-то машинка остановилась и подбросила ее до окраины города, где она села в нужный автобус до областной больницы. В пути миллион мыслей посетило ее голову: «Надо было заехать домой переобуться, ноги, наверное, запрели, о боже, как холодно, как есть хочется, оказывается, ба-а-а, какие у меня руки грязные. И все-таки нужно было заехать домой. А че делать сейчас, когда он проснется, что мне делать? Я даже не знаю, что сказать. Надо было отменить день рождения. Надо позвонить Каймаку, пусть всех обзвонит, чтоб никто не приходил, и в кафе тоже позвонить, сказать, что банкет переносится». В автобусе она все же позвонила своей подруге, коллеге, наставнице, девушке по прозвищу Каймак. Попросила ее перенести мероприятие на другой день. Та охотно согласилась, она тоже знала, что муж Мукашки в больнице.

Запах. Неприятный больничный запах ударил ей в нос. Она была очень чувствительна к запахам, ей казалось, что в воздухе миллионы бактерий всех существующих болезней на свете. Сама по себе больница была чистой, стены светлого персикового цвета, кафель белый, персонал чистый и опрятный, но не контингент, который находился на лечении. Пока она нашла нужную ей палату, заглянула в пять ненужных. Там были все, абсолютно все раненые: раненые в голову, раненые в живот. Кто-то был на вытяжке, кто-то ногу потерял, у кого-то лицо было как мячик, круглое и коричневого цвета с заплывшими глазами. Можно было смело снимать фильм про войну без прикрас. Найдя палату, в которой лежал муж, ей стало не по себе. Его родители находились рядом: мать плакала и гладила сына, отец успокаивал ее и звал домой, но та, казалось, даже и не собиралась, хотя пробыла в больнице полночи и весь день. Неизвестно никому, что она чувствовала, голодна ли она, и что вообще сейчас происходит в ее голове. Мукашка села на стул рядом с кроватью, его родители вышли, а в палате оставалось, помимо них, еще четыре человека. Все они напоминали актеров из какого-нибудь зомби-фильма, по своему не очень приятному внешнему виду.

Первое, что Борис сказал: «Я испортил тебе день рождения». Она стала уверять, что ничего страшного. Потом он уже более напористо спросил, где она была все это время. Она, вся опустошенная, уставшая, хотевшая спать и есть, с мокрыми, промерзшими до костей ногами, грязными руками, которые не мыла больше суток, и непричесанная, пожав плечами, тихо ответила: «На работе». У нее даже не было возможности переодеть белье. Она еле сдерживалась, чтобы не заплакать. Это был самый страшный, самый худший день рождения в ее жизни. Она переключилась на его болячки, стала спрашивать, как попал в больницу, на какой машине и с кем. Выяснилось, что он возвращался домой и не справился с рулевым управлением из-за растаявшего на дороге снега, резина была нешипованная. УАЗ влетел в бетонную остановку. Слава всевышнему, что она там стояла целый век и пусть еще век простоит, иначе бы он вылетел в кювет и скатился бы в овраг, и кто знает, какой исход был бы у этой аварии. По его словам, состояние машины было безнадежное, он остался живым чудом и только чудом.

Борис лежал в постели немощный, весь в гипсе, ему сделали операцию под утро, когда привезли в больницу. В сломанную ключицу вставили спицу, прооперировали ногу, на нем было множество гематом и ссадин. Он держал жену за руку и не хотел отпускать. Было почти девять часов, и больница для посетителей закрывалась. Не знаю, для чего, но его родители остались в больнице, они то ли кого-то ждали, поговорить, то ли что-то еще. В общем, она поехала домой на такси, так как в поселок автобусы ходили только до семи вечера. Приехав, она наконец-то сняла эти дурацкие, мокрые, тяжелые сапоги. Ноги на самом деле запрели, у них был ужасный вид. Она сутки проходила в обуви, и кожа стала сама отслаиваться, даже не нужно было принимать усилий, чтобы оторвать ее. Умывшись ледяной водой, она выпила чашку холодного черного чая с молоком и съела один кусочек белого хлеба, больше поесть было нечего. Видимо, впопыхах никто ничего не успел приготовить. Родители еще были в городе, и она, заперев дом на ключ изнутри, прошла в свою комнату, где, свернувшись калачиком, уснула. Только на следующее утро, проснувшись, чтобы ехать на работу, она увидела его родителей, во сколько они пришли, она даже не заметила.

Шло время. Муж лежал в больнице и потихоньку поправлялся. На работе был аврал; дело Куропаткиной уже рассматривалось судом.

Вся деревня следила за этими событиями, все только и судачили о произошедшем. Как Мукашка и предполагала, детям Ники было несладко: их дразнили сверстники за то, что мама изменяла с братом папы, соседи не давали прохода. Не знаю зачем, но Мукашку вызвали в суд, где она сидела позади всех. Когда судья спросила о моральном и материальном ущербе, причиненным этой семье, дочь Ники и их представитель стали перечислять, сколько денег было потрачено на организацию похорон, за сколько купили церковные свечи, сколько пирогов испекли, сколько на них ушло муки, мяса и т. д. «Сучья свадьба» — я никогда не забуду эти слова. Да, судья так и сказала: «У вас не похороны, а сучья свадьба. Вы бы еще сюда мыло посчитали, которым гости руки мыли». Все были ошарашены, в том числе и Мукашка. У нее в голове никак не укладывалось, что судья, умная и образованная, могла сказать такие нехорошие слова, еще и той, у кого умерла мама. Да, мы все понимаем, что мать сама виновата, но причем здесь дети, зачем и так травмированных детей добивать? В зале начался гул, люди стали возмущаться все громче и громче, пока судья не ударила своим деревянным молоточком по столу. Снова в душном зале воцарилась тишина.

Мукашке стало плохо, она начала расстегивать верхнюю пуговицу форменной рубашки, а галстук убрала в карман. Тихонько встав со своего места, она позади всех в полусогнутом положении прошла к двери. Стоявший конвойный, словно дворецкий, открыл дверь, и тут судья заорала как ведьма, да так, что все перепугались. Не знаю, что с ней произошло тем утром, из-за чего она вела себя как пациент психиатрической больницы. То сидела важная как сова (кстати, она всегда мне ее напоминала, еще и моргала медленно и долго, как будто ее чем-то накрывает), то могла легко и непринужденно улыбнуться. В общем, эта большая, тучная и злая женщина маленького роста надолго запомнилась не только Мукашке, но и всему району.