Варвара Клюева - Язык мой – враг мой

Но я уже слезла с кушетки и направилась к двери. Прошка последовал за мной.

— Нитроглицерин! — напомнила Татьяна, догнала нас и подала мне упаковку с маленькими желеобразными шариками. — Если что, сунешь под язык две штуки. В гору не спешите. Сейчас вредна любая нагрузка на сердце.

— Ладно, спасибо вам. — Я взялась за ручку двери. — Извините, если что не так…

— Бред какой-то! — пробормотал на прощание Николай и помотал головой.

В коридоре, угрюмо подпирая стенку, ждали Леша с Марком и Владислав. Увидев меня, все трое немного приободрились.

— Ну, оклемалась немного? Идти сможешь? — спросил Леша. — Мы уж испугались, что тебя здесь оставят.

— И оставили бы, — заверил его Прошка. — Я как раз вовремя успел. Еще чуть-чуть, и Варьке вкололи бы ту же гадость, что и Нине.

Я поежилась. Славку с Марком передернуло. Напоминание о Нинке лишило нас всякого желания разговаривать. Мы четверо наскоро попрощались со Славкой и ушли.

Заснуть в ту ночь мне не удалось. Едва я закрывала глаза и начинала погружаться в дрему, сердце вдруг болезненно сжималось от какой-нибудь обрывочной мысли или воспоминания. Три года — три счастливых, безоблачных студенческих года — Нина была мне подругой. Ее смерть вдруг разом перечеркнула и наш болезненный разрыв, и последующее десятилетнее отчуждение. Наверное, только теперь я осознала, как много потеряла десять лет назад…

Я относилась к Нинке чуточку покровительственно, впрочем, как и она ко мне. Я подтрунивала над ее влюбчивостью, время от времени выливала на потерявшую голову подругу ушаты холодной воды, чтобы хоть немного ее отрезвить, а потом прилагала немалые усилия, стараясь рассеять ее уныние, вызванное очередным разочарованием. В свою очередь Нинка, словно снисходительная и любящая старшая сестра, пыталась привить мне вкус к разным пустячкам, занимающим не последнее место в жизни каждой уважающей себя женщины. Она учила меня укладывать волосы, ухаживать за кожей, пользоваться косметикой. Надо признать, ученицей я была на редкость нерадивой и бестолковой, но Нинка никогда не теряла ни надежды, ни терпения. Она придумывала для меня фасоны и шила платья, которые я от лени не удосуживалась носить, дарила мне по каждому поводу и без повода косметику, изящные безделушки, украшения, подсовывала журналы мод и всевозможные рецепты чудодейственных притираний.

До ее замужества наши отношения не омрачила ни единая тень. Слишком разные по характеру и темпераменту, мы не соперничали, не завидовали друг другу, ничего не пытались друг другу доказать. Вместе нам всегда было интересно и легко. Казалось бы, ничто не могло изменить сложившегося положения вещей…

Поначалу Нинкин роман с Мироном я восприняла как очередное скоротечное увлечение. Из-за личной неприязни к Мирону я даже не пыталась влиять на подругу — боялась обвинения в пристрастности. Да и зачем, если, по моим прикидкам, вся любовь должна была кончиться через месяц? Когда Нинка объявила мне о своем решении выйти замуж за моего заклятого врага, я решила, что это дурацкий розыгрыш. В тот день мы впервые крупно поссорились. Потом, конечно, помирились, попросили друг у друга прощения, но неприятный осадок остался. За первой ссорой последовала другая, потом еще и еще, и в конце концов я вынуждена была себе признаться, что нашей дружбе пришел конец.

И вот я лежала без сна в палатке, прокручивала в памяти далекие и недавние события и все больше проникалась горьким сознанием того, что теперь ничего нельзя ни вернуть, ни изменить. Нинка потеряна навсегда…

На другое утро лица Прошки, Марка и Леши яснее всяких слов сказали, что им тоже едва ли сладко спалось. Несмотря на тяжелый, суматошный год и хроническую усталость, до отпуска они, пожалуй, выглядели куда свежее. Проявив редкостное единодушие, мы решили в пансионат в этот день не ходить. По счастью, Леша успел вчера наполнить прихваченную с собой канистру до того, как нас оглушили известием о Нинке, так что вопрос о воде не стоял. Конечно, каждый из нас понимал, что в таких обстоятельствах бросать Славок на произвол судьбы, мягко говоря, не очень красиво, но, в конце концов, решили мы, вряд ли им станет легче, если на них свалятся еще четыре трупа.

Мы вяло приготовили завтрак, к которому никто, за исключением Прошки, практически не притронулся, немного посидели в молчании за столом и разбрелись по плато кто куда. Смотреть друг на друга, а тем более разговаривать, не хотелось.

Однако к обеду неведомая сила снова согнала всех под столовое дерево.

— Скоро Генрих приедет, — апатично заметил Прошка. — Надо бы чего-нибудь приготовить.

Никто даже не пошевелился.

— Сначала он заглянет в «Бирюзу», — высказался после продолжительной паузы Леша. — Вряд ли после этого ему захочется есть.

— По совести говоря, надо бы его встретить, — вздохнул Марк.

— А может, он сегодня не приедет? — высказала я робкую надежду. — Вдруг они не сумели купить билеты на поезд или Генрих сел в ялтинский троллейбус и забыл вылезти в Алуште? Или Машенька уговорила его поехать с ними?

— Это вряд ли, — возразил Леша. — Насчет троллейбуса и Ялты не знаю, а вот в Москву он не поедет точно. Не захочет нас бросить.

— Значит, выхода нет, — мрачно подытожил Прошка. — Нужно его встретить. Если уж у Варьки вчера нервы сдали, Генрих точно впадет в прострацию.

— Мои нервы не показатель, — заметила я и тяжело вздохнула. — Нинка все-таки когда-то была моей подругой. Генрих знал ее не так хорошо. Посему есть надежда, что он устоит на ногах. Но утверждать наверняка не берусь. Так что согласна, встретить его нужно.

— Тебе идти нельзя, — хмуро бросил Марк. — Противопоказано по состоянию здоровья.

Откровенно говоря, идти мне и самой не хотелось до смерти. Я чувствовала себя совершенно разбитой, головокружение, вызванное бессонницей, не проходило. Кроме того, я просто-напросто боялась объявить мягкому и ранимому Генриху еще одну страшную новость. Но перекладывать обязанности горевестника на плечи друзей — все-таки свинство. Кому сейчас легко? Посему я набрала в легкие побольше воздуха и приготовилась изобразить убедительное возмущение. Да так и застыла с открытым ртом…

По нашей поляне, чеканя шаг, топал вчерашний субтильный Сашок.

Наверное, даже призрак отца Гамлета не мог вызвать у бывших подданных столь сильного дурного предчувствия, какое охватило меня при появлении этого ходячего недоразумения в милицейской форме. Суровость, которую Сашок так старательно изображал накануне, уступила место явной неприязни и подозрительности.

— Граждане, мне приказано сопроводить вас в пансионат для дачи показаний, — объявил он, даже не подумав поздороваться.