Виктория Платова - Такси для ангела

— Да?

— Доржо и Дугаржап практиковали старый трюк. Они иногда вытаскивали бутылки за горлышки через окно с помощью строгого ошейника — когда все остальные пути к спиртному были перекрыты. С помощью строгого ошейника. Видимо, в ту ночь они сделали то же самое — ведь из кухни в аппаратную можно попасть только через зал. Они пали жертвой своего собственного пагубного пристрастия. Даже общение с великими ничему их не научило…

— А как же третий стакан? — спросила я.

— Экспертиза показала, что он был чистый, — ответил Дымбрыл.

Несколько минут я сидела, глубоко задумавшись. Тайна смерти Аглаи не приблизилась ко мне ни на сантиметр, но теперь, во всяком случае, было понятно наличие пантеры на срамном брелке Доржо (или Дугаржапа).

— Вот видите, все просто. Я ничего от вас не утаил. Я выполнил все ваши условия. И потом, мой человек всего лишь отключил телефон, ему не нужно было перерезать провод. Его перерезал настоящий убийца. Теперь ваш ход.

Действительно, мой! Я пододвинула коня и кротким голосом сказала:

— У меня нет романа.

— Что значит «нет»?

— То и значит. Я его в глаза не видела. И это чистая правда. Аглая не показывала мне ни строчки. А вам мат, — господин Улзутуев был сильным противником, и неожиданная победа притупила во мне все чувства, включая чувство самосохранения. — Можно я пойду?

Почтенный Дымбрыл Цыренжапович молчал. Он и не думал угрожать мне. Бессмысленно угрожать после того, как ты сказал чистую правду. Бессмысленно угрожать после того, как игра сыграна.

— Верните ключ Ботболту, — бросил он мне напоследок.

Я уже дошла до двери, когда внезапная, еще не совсем оформившаяся догадка забрезжила у меня в мозгу.

Только бы Дымбрыл в ярости не смахнул шахматы с доски! Только бы не смахнул! Остается только уповать на его степную, отшлифованную веками мудрость!..

Дымбрыл не сдвинул ни одной фигуры. Должно быть, он все еще переваривал услышанное.

Я упала на четвереньки и принялась разглядывать финал шахматной партии… Так и есть. Никакой ошибки!

— Вы все‑таки решили поговорить о романе? — несмело сказал Дымбрыл.

— У меня его и правда нет.

— Тогда зачем вы приезжали?

Это был честный вопрос, и я постаралась честно ответить на него.

— Затем, чтобы услышать то, что услышала…

Покинув Дымбрыла и затворив дверь в комнату трех художников, я без всякого сожаления вернула пантеру Ботболту. И задала ему только один‑единственный вопрос:

— Скажите, Ботболт, когда разбилась ваза?

Ботболт равнодушно пожал плечами.

— Когда я нес шампанское в зал…

— Это понятно. Сколько бокалов было тогда на подносе? Восемь или один?

Узкие глаза бурята заволокла дымка, а тетива рта натянулась до предела. Ну, давай, Ботболт, вспоминай!..

— Восемь, — подумав, ответил Ботболт. — Восемь.

…Огрызок вечера и всю оставшуюся ночь я провела в квартире Чижа. И до одури гоняла копию конфискованной пленки, которая была отснята за ужином. Вернее, только один ее фрагмент: шахматную партию между Аглаей и Райнером‑Вернером. Просто счастье, что я вертелась возле доски, и в объектив влюбчивой «SONY Betacam» попадали не только мой перекошенный глаз и свернутый набок нос, но и фигуры на доске. И чем дольше я анализировала партию, тем яснее мне становилась картина.

Аглая была не шахматным игроком. Она была превосходным шахматным игроком! Суметь так тонко окучить дилетанта Райнера‑Вернера, суметь так блистательно ему проиграть, суметь потерять такое количество фигур в самых выгодных комбинациях!.. Для этого нужно было просчитывать не пять, а десять ходов вперед! Она играла за него и за себя, это было очевидно! Она гнала Райнера‑Вернера к победе плетью о семи концах, она просто не давала ему опомниться!

Теперь, промотав кассету сто сорок четыре раза, я с уверенностью могла сказать: Аглая проиграла только потому, что хотела проиграть!

Ей было жизненно необходимо проиграть, чтобы…

Чтобы разбить проклятый бокал!!!

И эти ее постоянные отлучки в оранжерею, и Ботболт, которого разбившийся горшок застал не с одним бокалом на подносе, а с восемью… Поднос с одним бокалом был уже потом, Ботболт налил в него шампанское из начатой бутылки на столе и, не задерживаясь, отнес в зал, чтобы она его выпила.

Я почувствовала пьянящий привкус ярости на губах.

Нет, Аглая не могла так поступить со мной, служившей ей верой и правдой. С кем угодно — только не со мной! Шахматной партии и бокала было слишком мало, для того чтобы высказаться. А Аглая должна была высказаться.

Должна.

А я должна была ее услышать. Ведь для чего‑то она взяла меня в секретари. Именно меня!

После часа стояния в душе я наконец‑то нашла недостающее звено. В самом финале «Украденных поцелуев».

«УВЯДШЕЕ СЧАСТЬЕ, РАСТРЕПАННЫЕ ВЕТРОМ ВОЛОСЫ, УКРАДЕННЫЕ ПОЦЕЛУИ, УСКОЛЬЗАЮЩИЕ МЕЧТЫ… ЧТО ОСТАЛОСЬ ОТ ВСЕГО ЭТОГО? СКАЖИТЕ МНЕ, ЧТО?»

Это был подстрочник песни, которую Аглая так и не напела. Но произнесла, прежде чем отдать бокал Дашке. И дождаться своего собственного последнего бокала.

Стоящего на подносе в гордом одиночестве.

Ведомая каким‑то дьявольским вдохновением, я принялась ломать коробку из‑под кассеты с «Украденными поцелуями». Лицевая сторона не представляла собой ничего экстраординарного: цельный кусок пластмассы, не более. Но изнаночная — с логотипом «КИНОЭТОПРАВДА24КАДРАВСЕКУНДУ» и реквизитами фильма — вовсе не была цельной: она состояла из двух кусков. Разделив их при помощи первого же подвернувшегося под руку тупого ножа (ну почему холостяки практикуют тупые ножи!), я нашла то, что даже не думала искать: крошечный блестящий ключ, спрятанный в таком же крошечном углублении одной из пластмассовых половинок…

…Чиж начал ныть, как только мы приблизились к «КИНОЭТОПРАВДА24КАДРАВСЕКУНДУ» на расстояние двух кварталов.

— Это бред, — с апломбом заявил он. — Все, что ты собираешься сейчас сделать, — это бред.

— Но ведь ключ существует. Ты не будешь этого отрицать?

— Ну и что? Ненормальный ключ ненормальной писательницы. Только и всего.

— Чиж, ты же всегда был сторонником самых экзотических версий.

— Теперь не сторонник.

— А если это правда?

— Это не может быть правдой.

Это стало правдой, стоило мне только переступить порог маленькой студии по записи фильмов — буйных пятидесятых и нежных шестидесятых. Она и впрямь была маленькой: метров восемнадцать, не больше. Компьютер, два телевизора и два видеомагнитофона, небольшой диванчик с валиками вместо подлокотников (буйные пятидесятые). И два легких кресла с поджарыми ногами и такой же поджарой спинкой (нежные шестидесятые). Стену украшали два плаката: один к фильму «Безумный Пьеро», другой — к фильму «На последнем дыхании». Оба названия, так легкомысленно оккупированные Годаром и Бельмондо, можно было смело отнести к самой Аглае.