Наталья Александрова - Гарем без проблем

Еще в палате была стойка с какими-то сложными медицинскими приборами, а чуть в стороне, за пластиковой занавеской, стояла еще одна пустующая кровать.

– Тенденция в превалировании удельного веса интервенционной кардиологии над традиционными методами лечения уже несколько лет отмечается во всех экономически развитых странах Европы и Америки… – продолжал вещать профессор.

Леня пригнулся и за спинами слушателей перебежал в угол, отделенный занавеской.

– Скажите, профессор, – снова подала голос активная брюнетка, – а для этого больного тоже рекомендован интервенционный метод лечения?

– Нет, здесь случай, с которым вполне можно справиться консервативными методами. В конце концов, окончательное решение о применении того или иного метода принимает сам больной… а теперь мы с вами перейдем в другую палату, где я продемонстрирую вам наглядные результаты интервенционного лечения! – И профессор направился к дверям. Вся группа слушателей дружно последовала за ним, и вскоре палата опустела.

Под шумок, когда группа толпилась в дверях, Леня пристроился на пустующей койке и накрылся простыней, оставив небольшое отверстие, через которое он мог видеть все происходящее в палате.

Хотя первое время здесь ровно ничего не происходило.

Больной ворочался, пил минеральную воду, читал книгу.

Леня не сомневался, что его визит в больницу очень полезен: теперь он, по крайней мере, знает, как зовут его заказчика – Виктор Сергеевич Серебров. Однако он рассчитывал на большее. В частности, нисколько не сомневался, что сюда должен приехать тот человек, которого он видел в конюшне.

Прошло еще полчаса, и Леня уже задумался, не пора ли покинуть свой наблюдательный пост, но в это время дверь палаты открылась.

В дверях появилась та самая сестричка Света, с которой Маркиз успел познакомиться, и жизнерадостным голосом сообщила:

– А к вам гости!

– Какие еще гости? – недовольно осведомился больной. – Я никого не жду!

– Это я, Витя! – отодвинув в сторону сестричку, в палату вошел тот самый человек в кашемировом пальто, чьего появления Леня ожидал. – Картина называется – «Не ждали?»

В правой руке посетитель держал букет хризантем, в левой – сетку мандаринов.

– Здесь есть куда поставить цветы? – спросил он, повернувшись к сестричке.

– Конечно! – Света достала из шкафчика вазу, наполнила ее водой, поставила цветы на прикроватную тумбочку и деликатно удалилась.

Гость опустился на стул возле самой кровати и повторил, глядя в глаза больному:

– Ну, здравствуй, Виктор. Мне кажется, нам есть о чем поговорить.

– Что это ты выдумал? – недовольно спросил больной, не отвечая на приветствие. – Цветы, фрукты…

– Полагается в больницу… – усмехнулся визитер.

– Мне ничего не нужно. – Виктор Сергеевич утомленно откинулся на подушки и закрыл глаза. – Только покоя и тишины… Ты бы, Павел, дал мне поболеть спокойно, потом поговорим.

Маркиз за ширмой навострил уши, его насторожило имя Павел. Павел Павлович Звягинцев – тот самый человек, у которого они с Лолой так ловко изъяли марку. Да что там изъяли – просто ограбили человека. И не марку вовсе взяли, как выяснилось, а непонятно что. Вот удружил-то Маркизу Левако!

Вспомнив, что адвоката, возможно, уже нет в живых, Маркиз помрачнел.

Как бы в подтверждение его мыслей, мужчина в черном пальто прищурился и зло произнес:

– Не придуривайся. Я знаю, что ты ничем не болен и в больницу лег просто так, для отвода глаз. Как это называлось в советские времена – «политический инфаркт»? И ты совершенно прав: я никогда бы не пришел тебя навестить. Дело в другом, и ты прекрасно знаешь, зачем я явился. Виктор, у меня украли марку, «Розовый Реюньон». И я уверен, что это сделал ты!

«Вот тебе и здрасте! – подумал Маркиз за ширмой и тщательно прикрылся простыней. – Сейчас у них начнутся разборки, и как бы этот несимпатичный заказчик не перевел стрелку на меня. Он-то про нас с Лолкой многое знает…»

В палате ненадолго установилась тишина. Больной лежал тихо, уставившись в потолок. Его гость тоже молчал.

Вот как все обернулось, думал Павел, Пал Палыч, как звали его друзья, поскольку был немножко похож на телевизионного своего тезку из «Знатоков», и даже фамилии у обоих на «З», тот – Знаменский, а он – Звягинцев.

Тогда, больше двадцати лет назад, все было иначе, они были молоды, и жизнь казалась если не сплошным праздником, то увлекательным приключением.

Тогда у него имелись друзья, много друзей, то есть на самом деле много приятелей. Дружили же они только втроем: он, Сашка Каменский и вот этот, что лежит сейчас перед ним и делает вид, что при смерти – Витька Серебров. И еще была Ленка. Они все вместе учились в институте, и все трое были в Ленку влюблены. Но ни у кого не было шансов, кроме Сашки Каменского, Павел-то это всегда понимал.

Вообще рядом с Сашкой они все выглядели бледными, как черно-белая фотография, едва проступающая на фотобумаге. Он был красив, умен и от природы щедро одарен всем. Учился он легко, будто играя, соображал быстро, память имел фантастическую, помнил наизусть неимоверное количество стихов, играл на гитаре, пел и сочинял свои собственные песни. Девицы ходили за ним табунами, но он со всеми был ровен и приветлив, отличал только Ленку. Они вместе занимались греблей, а Сашка еще плавал, бегал на длинные дистанции и стрелял из мелкокалиберной винтовки. И все ему удавалось.

Да, по сравнению с Сашкой Каменским ни у кого нигде не было никаких шансов. Ему завидовали бы, если бы не безграничное Сашкино обаяние.

В институте его любили, Сашка был хорошим человеком, всегда мог помочь, отдать, что называется, последнюю рубаху, в нем не было никакой фальши. Он вечно фонтанировал идеями, ему удавались самые фантастические проекты.

После института они стали реже видеться, всех затянула рутина. Виктор пошел по комсомольской линии, он, Павел, сдуру сунулся в аспирантуру, а Сашку как многообещающего молодого специалиста определили в какой-то сверхсекретный НИИ.

Как-то они встретились с Сашкой на Невском, и Павел поразился происшедшим в друге переменам.

Сашка выглядел не блестяще и, когда они выпили в кафе недорогого вина, вдруг разоткровенничался.

Вот уж кому совершенно не подходила такая работа, так это Сашке! Жуткие унылые коридоры, все по часам – обед, перекур, проветривание комнат. Всеобщая атмосфера подозрительности, которую на режимном предприятии называли секретностью, отдел кадров, отдел режима и таинственный Первый отдел, который выдавал сотрудникам под расписку плохо читаемые чертежи и неграмотно написанные отчеты о разработках, которые и новые-то никаких секретов не содержали, а теперь настолько устарели, что место им было только на помойке. Так и на помойку-то выбросить их было нельзя! Если даже обычный мусор из проволочных корзинок полагалось сжигать в специальной печи раз в неделю под присмотром сотрудника все того же Первого отдела.