Елена Логунова - Ванна с шампанским

Преступник был не один, но его преследователи об этом не знали.

Первый вор выскользнул из дворца и сумел обойти стражу, но уже в саду имел несчастье столкнуться с госпожой. Та как раз совершала вечернюю прогулку, ища вдохновения для сочинения очередного сонета, и, разумеется, не могла не узнать свою собственную шкатулку с резным гербом на крышке и дорогими украшениями под ней.

Спрятать шкатулку за пазухой щуплый вор не мог, ибо размеры ее вполне соответствовали степени фамильного пристрастия к драгоценностям – все Медичи поголовно были одержимыми коллекционерами и имели отличный вкус.

Лукреция Торнабуони де Медичи была еще и очень умной женщиной. Она без труда сообразила, что все это означает – а именно, неправедную попытку лишить ее любимых украшений, – и без единого звука разминулась с вором, но сразу же подняла на ноги стражу.

Однако погоня настигла преступника не раньше, чем он встретился с сообщником.

Встреча прошла в обстановке, которую нельзя было бы назвать теплой и дружеской. В результате ее первый вор принудительно обменял резную шкатулку на перерезанное горло и скатился с откоса на оживленную улицу, где его нашли только утром.

Второй преступник потерял время, подбирая с земли рассыпанные в ходе стычки украшения, и спустя четверть часа был схвачен в сотне метров от места гибели сообщника.

Госпожа Лукреция получила обратно все свои драгоценности, кроме одной.

Втоптанная в землю в пылу борьбы, небольшая вещица затерялась в политой кровью почве и в веках.

– Вот и все, Кулебякин! Имей в виду – я ставлю точку! – проорала я и, выскочив из квартиры, шарахнула дверью так, что со стены посыпалась штукатурка.

Прорвавшись сквозь завесу известковой пыли, я проскакала вниз по лестнице и ворвалась в отчий дом, как помесь злобной фурии и безутешной плакальщицы: зареванная, растрепанная, присыпанная чем-то белым, точно пеплом.

– Ой-ой! Сейчас прольется чья-то кровь! – вовремя посторонившись с моего пути, напророчил братец Зяма – гибрид пифии и буколического пастушка.

– Уже! – сообщила я и, лязгнув шпингалетом, как ружейным затвором, заперлась в ванной комнате.

– А что это случилось с нашей Дюшей? – обеспокоенно спросил за дверью папуля.

– Наша Дюша громко плачет! – бестрепетно сообщил ему Зяма.

– Это я слышу, а почему она плачет? – не удовлетворился кратким ответом папуля.

– А почему бы ей не поплакать? Даже такие бессердечные чудовища, как моя сестрица, иногда плачут, – рассудительно ответил братец. – Крокодилы, например. Они плачут, потому что хотят кушать.

– Я знаю, почему плачут крокодилы, – папин голос зазвучал строже. – Я хочу знать, почему плачет моя дочь!

Наш папуля – добрейшей души человек, заботливый отец, любящий муж и мирный кулинар-изобретатель, но в прошлом он – боевой армейский офицер. И если в папином голосе появляются стальные нотки – это грозное лязганье бронемашин.

Зяма понял, что манеру поведения надо менять, деликатно поскребся в филенку и сладким голосом спросил:

– Индюшечка, сестричка, ты почему плачешь, родненькая? Ты хочешь кушать?

Я не сдержалась и взвыла.

Кушать! Ах, если бы!

Оголодать в нашем доме практически невозможно – хлебосольный папуля неизменно рад возможности скормить ближним результаты своих кулинарных экспериментов, из-за чего у слабого животом Зямы, например, нагрудные кармашки всегда набиты мезимом, фесталом и активированным углем, как газыри – патронами.

– Нет! Я не хочу кушать! – крикнула я, перекрывая шум воды в умывальнике.

– Хм… Тогда у меня больше нет версий, – признался Зяма, отступая от двери.

– Дюшенька, тебя кто-то обидел? – бронетанковым голосом пробряцал встревоженный папа.

Это уже было ближе к истине.

Я яростно потерла лицо полотенцем, отшвырнула влажный махровый ком и распахнула дверь:

– Да! Меня обидели! Меня смертельно обидели!!!

– О, если смертельно, то это к маме, – хладнокровно резюмировал вредный Зяма.

Наша мама – прославленная сочинительница литературных ужастиков. Смерть с косой и гроб с музыкой – непременные атрибуты ее творческой деятельности.

– Кто звал меня? – замогильным голосом вопросила мамуля.

Она медленно продвигалась по коридору в нашу сторону с айпадом в руках, светящийся экран которого щедро добавил ее безупречным чертам призрачной голубизны.

– Чур меня, – ретируясь, молвил слабонервный Зяма.

– Басенька, Дюша плачет! – четко доложил супруге папа.

Мама подняла глаза, и по ее затуманенному взору я поняла, что папулино донесение дошло до нее не сразу.

Какое-то время мамуля соображала: кто это – Дюша?

Видимо, ей хватило деликатности не назвать моим именем какую-нибудь бледную утопленницу, синюю удавленницу, черную ведьму и вообще никого из тех, в чей дивный мир она с головой погружалась в период работы над очередной рукописью.

– Плачет? – брезгливо повторила мамуля.

Чувствовалось, что ей гораздо больше понравились бы выражения «обливается кровавыми слезами» и «рыдает, ломая руки».

Потом до нее дошло:

– Ах, Дюша плачет!

Затуманенные очи родительницы обрели зоркость, и она сразу все поняла:

– Опять Денис?

Я всхлипнула.

– Майор Кулебякин! – уяснив, кто виновник дочуркиного плача, гаркнул в потолок мой папа-полковник.

– Не зови его, папа! – вскричала я. – Нет больше в моей жизни майора Кулебякина.

– А что с ним случилось? – в мамином вопросе прозвучал профессиональный интерес.

– Да жив он, жив, – отмахнулась я, упреждая расспросы. – Для всего человечества жив, а для меня умер. Все, мы расстались, и на этот раз – окончательно.

– Как всегда, – кивнула мамуля. – И из-за чего на этот раз?

Я обвела лица родственников скорбным взором:

– У него не будет летнего отпуска!

– И что? – папуля сути трагедии не понял.

– Ну как – что, пап? Теперь накрылся медным тазом Вечный город! – объяснил ему смышленый Зяма. – Или же нашей Дюхе придется гулять по Риму одной.

Я печально кивнула.

– Я категорически против того, чтобы наша девочка ехала в Рим одна, – твердо сказал папа. – Мы все наслышаны о темпераменте итальянских мужчин.

– Я могу поехать с Дюшей! – быстро сказала мамуля.

Глаза ее заблистали и забегали, как болотные огни.

– Только через мой труп! – объявил папуля и воинственно взмахнул поварешкой.

– Ревнивец! – обличила его мама.

– Вертихвостка! – не замедлил с ответом папа.

– Не при детях, пожалуйста! – Зяма потеснил ссорящихся родителей, выжимая их из коридора в кухню, и потянул меня за рукав: – Пойдем, побеседуем.