Елена Логунова - Фотосессия в жанре ню

Эта информация не вязалась с тем, что она видела своими собственными глазами.

– Скажите, пожалуйста, а кто тут живет?

– Точно, ворюга! – восторженно пискнула Олина собеседница, клюнув в щель острым носом и показав при этом один блестящий глаз. – Чего рвешься к незнакомым людям, а? Вот я сейчас полицию позову!

И она замолчала, со свистом набирая в грудь воздух.

– Не надо полицию! – вздохнула Оля. – Я не ворюга, я соседка, живу в доме напротив и утром видела в окне этой квартиры какого-то подозрительного человека. Возможно, как раз ворюгу!

– Врешь?!

Предполагаемая бабка ахнула, погремела цепочкой и выступила из-за двери, оказавшись при ближайшем рассмотрении маленьким старичком в шортах и майке, открывавших сухие мощи воображаемых мускулов. На голове у деда была оранжевая трикотажная повязка, окружавшая собранный на макушке хвостик, как кирпичный бордюр клумбы – одинокую пальму.

– Вот ей-богу – не вру! – сбитая с толку, Ольга Павловна неловко, но старательно перекрестилась.

– Неужто грабанули наконец-то буржуинов проклятых?!

Мелко семеня, резко поменявший гражданскую позицию дедок с ускорением прошаркал мимо Оли и вдумчиво повозил острым носом по соседской двери:

– Да вроде все цело! А ты, девка, не врешь ли?

Поколебавшись секундочку, дед торопливо ретировался, внедрился в свою квартиру, накинул цепочку и уже из-за восстановленного заграждения сообщил:

– Убирайся откуда пришла, а то я полицию позову! Ворюга!

– Да я сама в полицию пойду! – вздернув подбородок, объявила оскорбленная Ольга Павловна.

– Кто ворюга? Где ворюга? – послышалось снизу.

По ступенькам кто-то деловито топал.

– И чего ходют? – встрепенулся дед, моментально раздумавший захлопывать свою дверь. – Хто-оо там?!

– Полиция, – устало ответили ему.

Участкового Оля знала в лицо и по имени, и как источник информации он внушал ей куда больше доверия, чем странный дед с волосяным украшением на голове.

– Здравствуйте, Юрий Александрович! – воспряла Оля. – Скажите, вы знаете, что за человек живет в этой квартире? Я хочу пожаловаться: он без спросу фотографировал меня в неприличном виде, вы представляете?!

– Не представляю, – честно признался участковый и обмахнулся фуражкой. – Уф-фф… Что-то ты путаешь, девочка. В этой квартире Петровы живут, семья с двумя детьми, только все они уехали в долгосрочную командировку в Монголию.

– В какую Монголию?

– Да уж в какую есть, – участковый нахлобучил фуражку, пристально посмотрел на старичка – тот молча закрыл дверь – и перевел взгляд на Олю. – Страна такая – Монголия, ты разве не знаешь? Должна знать, учительница ведь. Мда, учительница, а ведешь себя… Кгхм… Пойдем-ка, поговорим!

Экс-баскетболист Михаил Суворин без малейшего труда дотянулся стопой до земли, выступив из своего высокого джипа с непринужденной грацией, недоступной малоросликам. Майкл вскинул на плечо спортивную сумку, захлопнул дверцу и в два шага переместился на крыльцо, пропустив под ногами, как под аркой, шуструю дворовую кошку, которая шмыгнула под машину – греться.

– Мммурзики! – покосившись на кису, неодобрительно проворчал Майкл.

Он с детства любил усатых-полосатых, но в значительной степени утратил к ним симпатию после того, как два излишне любознательных котика всего лишь с двухнедельным интервалом совершили суицид под капотом еще нового тогда джипа. Глупые зверюги умудрились запутаться в приводном ремне! После этого Майкл по совету привычного к такого рода катастрофам автомеханика дополнил конструкцию машины мелкой решеткой снизу.

– Мя-а! Вя-а!

Будто в ответ на упоминание о мурзиках, в сумрачном подъезде послышалась серия жалобных животных звуков – не то скулеж, не то мяуканье.

Не иначе, теплый подвал многоэтажки опять стал местом появления на свет беспородных мурзиков или бобиков!

Майкл нахмурился, предвидя дальнейшее развитие событий.

Маленькие котики или песики будут пронзительно пищать, пробуждая в душах жильцов сначала жалость, а потом, когда неуемный скулеж или мяуканье перебьют всему дому сладкий ночной сон, раздражение и злобу. Сердобольные бабушки поплетутся в подвал с молоком и блюдцами с кормежкой. Деятельные дети примутся сновать вверх и вниз по лестнице с кукольными одеяльцами и с радостным визгом станут собирать расползающихся в разные стороны животных-младенцев, принуждая их к ночевке в картонной коробке. Какой-нибудь припозднившийся Ромео об эту коробку непременно споткнется, и едва установившаяся ночная тишь огласится протестующим писком и прочувствованной руганью. А ближе к рассвету, если Ромео забудет запереть за собой входную дверь, к четвероногим друзьям в коробке присоединится пьяный бомж. И первая же из тех добрых бабушек, которые поутру потянутся в подвал с нехитрыми блюдами молочной кухни, облает вторженца, как собака Баскервилей!

Майкл поморщился, вгляделся в темный угол под почтовыми ящиками и испытал ощущение, которое французы называют «дежавю», а русские – «опять двадцать пять».

В углу, некрасиво скукожившись на высокой стопке рекламных газет, подвывала и хныкала его бывшая соученица Оля Романчикова.

– Сувори-иин! – жалобно проныла она, когда дюжий однокашник аккуратно, как котенка за шкирку, выволок ее на свет за воротник. – Опять ты-ыы!

– Нормально! – с легким укором проворчал Майкл, рассматривая плаксу. – Чего ты опять ревешь, Романчикова? Еще кто-то умер?

– Вообще-то да, – нелогичным образом успокаиваясь, сказала Оля и деловито вытерла мокрые глаза кулаками. – Умерла еще одна девушка, Вера Репкина ее звали… Но реву я, честного говоря, не поэтому.

– Ага, – озадаченно крякнул Майкл.

– Стыдно признаться, но оплакивала я не невинно убиенных девушек, Елку и Веру, а свою собственную погубленную репутацию, – уже почти бойко объяснила ему Оля.

– Ага, – повторил Майкл. – Вид у тебя и вправду того… Совсем погубленный!

– Хочешь сказать, я выгляжу, как во всех смыслах падшая женщина? – невесело хохотнула Оля, осмотрев свое пальто сверху вниз. – Эх, Суворин, Суворин! Ничего-то ты не знаешь о моих бедах!

– Ну… Это… Я готов узнать! – сочувственно пробормотал Майкл. – Пойдем, что ли, расскажешь. А ты коньяк пьешь? Мне кажется, тебе сейчас нужно выпить. И как это… Ну, типа, исповедаться.

– Что мне действительно нужно, так это нитка с иголкой, – заметила Оля. – А впрочем, и коньяк не повредит, и исповедаться – тоже…

Она неожиданно прониклась этой мыслью – рассказать о своих бедах и приключениях доброму человеку, который и не настолько чужой, чтобы с ним нельзя было пооткровенничать, и не такой близкий, чтобы читать ей нотации. Пожалуй, это будет полезная психотерапия!