Елена Логунова - Статуя сексуальной свободы

— Бабе Рае что-нибудь отнести надо? — не спеша разуваться, спросила я.

— Два слова осталось, — вместо ответа сообщила бабуля, вручая мне газету с кроссвордом.

— Хочешь, поищем ответы в Интернете, — предложила я.

— Конечно, нет! Как можно? — оскорбилась бабуля. — Это было бы неблагородно по отношению к Раечке! У нее же нет Интернета.

В следующий момент благородная старуха хитро усмехнулась и добавила:

— К тому же, даже если Рая разгадает оставшиеся два слова, это ее не спасет. На этой неделе у нас счет пять — ноль в мою пользу!

Я показательно развела руками — мол, иначе и быть не могло! — развернулась на пороге и с газетой в кулаке зашагала вниз по лестнице, в десятую квартиру.

Раиса Павловна не откликнулась ни на стук в дверь, ни на музыкальную трель звонка, ни на мой относительно мелодичный голос. Я заволновалась, не случилось ли с одинокой больной бабулькой чего плохого, и побежала в двадцать первую квартиру, к своей собственной подруге Алке Трошкиной. У нее с давних пор хранится запасной ключ от хором Раисы Павловны.

Ключик этот достался Алке, можно сказать, по наследству, от бабушки, которая была закадычной подружкой Раисы Павловны и моей собственной бабули. Замечательная была старушка, царство ей небесное! Кроткая, сговорчивая, добродушная — я, бывало, Алке завидовала. Ее бабушка всю жизнь проработала чертежницей, болтать языком не любила и образовывала прекрасную буферную зону между двумя деспотичными и говорливыми училками.

— Алка! Почему у тебя опять дверь нараспашку? — недовольно спросила я, без стука войдя в двадцать первую квартиру.

— Разве она нараспашку? — отозвалась подружка. — Странно… Вроде я закрывала за Лелем.

— Опять у тебя был этот педик? — Я вошла в комнату, бухнулась на диван и взмахнула свернутой в трубочку газетой, как саблей. — Гони ты его куда подальше! Ясно же, что никакого толку от мужика по имени Лель не будет!

— А какого толку, по-твоему, мне от него надо? — кротко поинтересовалась Алка. — Приятный мальчик, хорошей косметикой торгует. Я у него чудный антицеллюлитный кремчик прикупила.

Я оглядела хрупкую фигурку подружки, восседающей на высоком стуле за письменным столом точь-в-точь, как первоклассница за партой — тряся косичками над раскрытой тетрадью, и спросила:

— И зачем тебе этот крем? У тебя бараний вес, сорок кило, и ни грамма жира. У тебя никак не может быть целлюлита!

— А вдруг? — Алка уперлась. — Целлюлит — он, знаешь, какой коварный! Подкрадется незаметно, а я его — раз! И сниму на подходе!

По Алкиным словам, можно было подумать, что целлюлит — это тайное имя японского ниндзя, который может материализоваться из воздуха в любой момент, к чему предусмотрительная Трошкина, к счастью, уже готова.

— Отлично, — невпопад заметила я. — А чем это ты занимаешься?

Алка чикала ножничками, старательно кромсая иллюстрированный журнал. Заметив интерес к своему рукоделию, она растопырила локти и тщетно попыталась закрыть от меня белый ватманский лист, густо заляпанный цветными кляксами.

— Опять карта желаний? — догадалась я. — Ну-ка, дай посмотреть, что тут у тебя новенького появилось!

Бесцеремонно потеснив подружку, я подсела к столу и с интересом рассмотрела ее сложную аппликацию.

В центре листа помещалось хорошее цветное фото радостно улыбающейся Трошкиной. От ее сияющей физиономии, как лучики от солнышка, в разные стороны отходили линии, каждая из которых вела к какой-нибудь картинке. Рисунки, вырезанные из журналов, символизировали Алкины желания. Большой красивый дом, сияющий лаком автомобиль, сказочный ларец с золотом и каменьями (жадные руки Кощея Бессмертного Трошкина безжалостно отрезала) и груда модных тряпок говорили сами за себя. Отдельной кучкой помещались пирамида Хеопса, Эйфелева башня, статуя Свободы и вислоухий каменный идол с острова Пасхи: это Алка мечтала о путешествиях. Интеллектуальные потребности Трошкиной воплощали открытки с изображением Лувра, Эрмитажа, планетария и буддистского монастыря, наклеенные веером. Амбиции оптом выражала статуэтка «Оскара», имеющая, как я понимаю, глубоко символическое значение общей творческой успешности, потому как к искусству кино Трошкина до сих пор никакого отношения не имела. Отдельными пунктами были выведены дети (фото шестерки желтокожих близнецов в коммунальной кроватке китайского роддома) и любимый мужчина, у которого было смуглое мускулистое тело Антонио Бандераса без его родной бандерасовской головы.

С личностью любимого мужчины Алка еще не определилась, поэтому для данного персонажа у нее имелся целый набор съемных голов на липучках из двустороннего скотча. В настоящий момент у сборно-составного мужчины на плечах не было вообще ничего. Роман с последним кавалером (им весьма недолго был мой переменчивый братец Зяма) Трошкина тактично перевела в плоскость сугубо дружеских отношений и пока еще никем не заполнила опустевшую постельную горизонталь. Я порадовалась, что она не прилепила на плечи Бандераса встрепанную головенку Леля — этот худосочный юноша, занимающийся не мужским делом распространения косметики, мне решительно не нравился.

— А это к чему?

Меня живо заинтересовала незаконченная картинка, изображающая Бабу-ягу, выглядывающую из окошка маломерной избушки на мозолистых куриных ногах. Трошкина зачем-то дала Яге в одну руку подзорную трубу, в другую — брызжущую водой садовую лейку, а к желтой голени избушки боком прислонила толстого рыжего кота из мультика про попугая Кешу. С фрейдистским толкованием картинки, выражающей какое-то из Алкиных желаний в столь замысловатой форме, я затруднилась.

— Сейчас объясню, только закончу, — пообещала Трошкина, старательно приклеивая над окошком вывеску: «Роспечать».

— Алка, неужели ты мечтаешь на склоне лет торговать газетами в окрестностях птицефабрики? Между делом организуя водные процедуры для домашних животных, страдающих ожирением? — озадаченно разглядывая непростую картинку, спросила я.

— С ума сошла? — Трошкина недоверчиво посмотрела на собственный шедевр. — Мне казалось, тут все понятно! Я желаю, чтобы бедная старуха снова была дома. Чтобы она сидела, как обычно, у окошка, наблюдая в бинокль за соседями, скирдовала в прихожей макулатуру с кроссвордами, поливала герань в горшке и закармливала «Вискасом» своего наглого жирного кота!

— Бедная старуха — это не Баба-яга? — я что-то начала понимать.

— Конечно, не Баба-яга! Стала бы я мечтать о Бабе-яге! — возмутилась Алка. — Я о Раисе Павловне беспокоюсь! С ней сегодня приступ случился, и теперь она в больнице лежит. Хоть бы выкарабкалась, бедняжка!

— Ах, так это Раиса Павловна! — я вздохнула с облегчением и с новым интересом посмотрела на крючконосую бородавчатую Бабу-ягу. — Ты только не показывай Раисе Павловне эту картинку, когда она выйдет из больницы, а то можешь спровоцировать новый приступ, на этот раз — с летальным исходом!