Дарья Донцова - Рваные валенки мадам Помпадур

– Ага, – кивнул Приходько, – ага.

– Мы не будем требовать от Алексея Николаевича алиментов, сохраним эту историю в тайне от всех, но биологический отец обязан знать о существовании дочери, – заявил Иван Сергеевич. – Вы, Таня, были абсолютно правы, когда сказали: неважно, кто кровный родитель. Я воспитал Надюшу, люблю ее и не собираюсь отрекаться от девочки. Но, опять повторяю, Бутрову необходимо открыть правду. Это, с одной стороны, слегка утешит его, с другой – может поспособствовать излечению его от рака.

– Ага, – забормотал босс, – ага. Тань, почему ты молчишь?

Вот здорово! Сам издает маловразумительные звуки, а от подчиненной требует пространной речи!

– Не уверена, что весть о дочери, страдающей лейкозом, обрадует профессора, – протянула я. – Ему станет еще хуже. Будет думать, что передал ребенку вместе со своими генами предрасположенность к лейкозу.

– Мы хотим сообщить Бутрову о дочери, – перебил меня бизнесмен. – Пожалуйста, расскажите ему.

– А о самом ребенке вы подумали? – задал вопрос босс. – Ей каково будет узнать истину?

– Надюша пока останется в неведении, – заверил Иван. – Ей про второго папу сообщат позднее, когда она выздоровеет. Знаете, я почему-то успокоился и понял, что доченька непременно поправится.

– Почему почетная миссия глашатая новостей предназначена мне? – воскликнула я. – Ситуация интимная, ее лучше решать участникам, так сказать, альянса. Люба или вы…

– Жена слегла, – вздохнул Добров, – а я не способен на подобный поступок. Умом понимаю, как надо поступить, но не смогу провести правильно беседу. И, если уж честно, Любаша тоже не может. Одна надежда на вас. Пусть Бутров нам позвонит, я потом отвезу его к Наде. Готов содействовать встрече девочки и профессора, но увольте нас от миссии сообщать ему правду!

– Наймите адвоката, – уперлась я. – В мои служебные обязанности такая услуга не входит.

Иван посмотрел на Приходько, шеф зачастил:

– Конечно, конечно, не беспокойтесь. Где телефон и адрес Алексея Николаевича?

Когда удовлетворенный Добров отправился восвояси, я сердито осведомилась:

– Надеюсь, мы не станем разыскивать хомячков, которые удрали из клетки на кухне Ивана Сергеевича? Назови хоть одну причину, по которой мне надо ехать к профессору.

– Их две, – медленно ответил шеф. – Первая. Это приказ. Второе. Ивана Сергеевича прислал один из членов совета директоров. Добров протеже высокого начальства. Понятно? Если да, то поезжай к ученому. Ты умна, тактична, интеллигентна, красива, легко сумеешь уладить дело. В сущности, задача пустяковая.

– Пустяковая? – изумилась я. – Сообщить умирающему от рака мужчине, что он отец Нади, девочки, которая пытается побороть лейкоз?

Приходько встал:

– Давай, Танюша, торопись. Вечером сюда приедет Лиза, новый член нашего коллектива, между прочим, твоя подчиненная.

– В бригаде наконец-то появятся еще сотрудники? – спросила я.

Шеф кивнул:

– Конечно, в твоем отделе планируется две единицы, у Коробкова одна. Дальше посмотрим.

– Если девушка мне не понравится, я могу ее не брать? – деловито уточнила я.

Босс насупился:

– Приказ подписан, Елизавета сразу приступит к работе.

– Начальницей вы меня назвали ради красного словца? – рассердилась я. – Мне придется руководить теми, кого мне прислали? Сама правом выбора сотрудников я не обладаю?

– Правильно, – подтвердил Приходько. – Поезжай к Бутрову. Слушай, чем у нас пахнет?

Я подергала носом:

– Вроде цветами!

– Нет, – протянул шеф, – чем-то знакомым, не могу, однако, понять чем. Это твои духи?

– Не пользовалась с утра парфюмом, пузырек опустел, – улыбнулась я. – Надо заехать в магазин, но времени нет.

Шеф глянул на большие настенные часы:

– Ну, по коням.

Алексей Николаевич пригласил меня заехать к нему домой. Профессор жил на Тверской улице, и я не сдержала восхищения, когда очутилась в его кабинете.

– Вот это да! Перед глазами Кремль! Прямо как в стихах: «А из нашего окна площадь Красная видна».

Бутров решил рассказать историю квартиры.

– Апартаменты получил мой отец, он был известным физиком, работал на оборону, Николая Алексеевича ценило правительство, он избежал репрессий, никогда не попадал за решетку. В начале двадцатых отец понял, что в России наступают смутные времена, схватил в охапку жену и ринулся за рубеж. Они с моей мамой осели в Лондоне. Николай Алексеевич был феноменально талантлив, даже гениален. Его быстро признали в Англии, окружили заботой, дали лабораторию, деньги. И до сорок пятого года отец жил и творил в Великобритании. После окончания войны он решил вернуться в СССР. Он считал, что Родина, победившая фашизм, нуждается в ученых, которые поспособствуют ее процветанию.

– К сожалению, судьба подобных романтиков складывалась печально, – вздохнула я, – их через короткое время после возвращения из капиталистической страны объявляли шпионами и хорошо, если не расстреливали.

Алексей Николаевич прислонился спиной к подоконнику.

– Получилось иначе. Сталин понимал: третировать всемирно известного ученого никак нельзя. Великобритания поднимет шум, к ней присоединятся американцы, французы. У СССР и так репутация империи зла, не стоит усугублять дело. Наоборот, необходимо продемонстрировать мировому сообществу, что в России все не так, как представляет западная пресса, и в Москве уважают великих физиков.

Николая Алексеевича поселили на Тверской, дали ему восьмикомнатную квартиру, паек, огромную зарплату. Вскоре на свет появился Алеша. После смерти Сталина в жизни старшего Бутрова ничего не изменилось. Он много сделал для укрепления оборонной мощи СССР, к нему благоволили и Никита Хрущев, и Леонид Брежнев. Дача в Подмосковье, поездки за границу на конгрессы, приглашения на приемы в иностранные посольства, машина «Волга», шофер, охрана… Семья Бутровых жила не так, как основное население СССР. Мама Алеши собирала фарфор и бриллианты, Николай обзавелся коллекцией картин. После смерти родителей профессор получил приличное наследство.

– Природа отдыхает на детях гениев, – продолжал он, – мне не достался талант отца, я увлекся археологией. И, похоже, скоро сам стану мумией. М-да. Знаете, люди считают, что на пороге смерти человек думает о душе, но меня мучают сугубо материалистические мысли. Кому достанется родительская квартира? Давайте забудем о том, в какую сумму она оценивается риелторами.

– Восемь комнат в доме сталинской постройки с видом на Кремль потянут на многие миллионы евро, – предположила я.

– Верно, – согласился Бутров, – но зачем они мне? К гробу багажник не приделаешь, на тот свет сберкнижку не прихватишь. И меня мучает не финансовый вопрос, а исчезновение памяти. Не останется людей, которые знают, что вот в этом шкафу стоит прижизненное издание Пушкина «Сказки о царе Салтане». Я помню, как отец сажал меня на диван, доставал книгу и читал про белочку, которая грызет орешки с золотыми скорлупками и изумрудными ядрами. Понимаете? Том попадет в чужие руки, память о родителях умрет окончательно. Разнесутся по разным местам фигурки из белого бисквита, которые собрала мама, Третьяковка заберет картины, спрячет в запасник. Деньги ничто – память все. Папа перед кончиной сказал: «Мы повторяемся в детях – вот оно, наше истинное бессмертие; имея сына, я умираю спокойно». Увы, мне такой фразы не произнести. Простите великодушно, я заболтался. Слушаю вас, милая Танечка. По телефону вы предупредили, что посланы Любашей Добровой и хотите сообщить некую новость. Надеюсь, хорошую, я устал от оплеух. Но, простите, не понимаю, почему Люба прибегла к помощи посредника. Она вполне может сама мне все сказать, мы дружим не один год, между нами полнейшее доверие.