Дарья Донцова - Яблоко Монте-Кристо

– Я постараюсь, – пообещал я. – Скажите, вы с Зоей не пересекаетесь?

– Зоя только что умерла, – пробормотала Сима, – ее ненормальная родственница Соня все по двору бегала и всем сообщала: инсульт у Вяземской случился. Право, Зое больше повезло, чем Зине, сразу господь прибрал, без мук. Нет, мы не сталкивались, хотя до меня доходили иногда сведения о Зое. Вам, наверное, кажется странным, но никаких злых чувств к Вяземской я сейчас не испытываю, даже понимаю ее. Страшное испытание – иметь больного ребенка, еще ужаснее пережить свое дитя. Я же не Люба, чтобы глупости болтать. Вот уж странная особа!

– Вы о ком? – насторожился я.

Серафима Сергеевна осторожно поправила седые пряди, выбившиеся из пучка на затылке.

– Когда в одном дворе много лет живешь, волей-неволей становишься свидетелем чужих скандалов. Даже если не хочется, все равно что-то узнаешь. У Зои есть родственница и ближайшая подруга Люба, мать Сони. Ну очень болтливая женщина! Она тут тоже рядом живет, у метро дом стоит, такой приметный, с розовыми колоннами. Вот там у Работкиной квартира на первом этаже, одно окно прямо около двери в булочную расположено. Крайне неудобно, люди по тротуару несутся, в подземку торопятся, все взгляд в квартиру бросают, приходится и день и ночь за плотно зашторенными занавесками жить. Да и страшно, легко внутрь влезть. Только Любе все нипочем, хорошая ли погода, плохая, она всегда в окне торчала и мало-мальски знакомых выглядывала.

Я понимающе кивнул, теперь понятно, в кого пошла болтливостью Соня.

Приметив знакомого человека, Люба зазывала его в гости:

– Эй! Спешишь? Заходи, чайку попьем!

Отвязаться от старшей Работкиной было почти невозможно, она, словно клещ, вцеплялась в несчастную жертву и начинала вести длинные беседы, вернее монологи. Любе был необходим не собеседник, а молчаливый слушатель.

Серафима знала о вербальных способностях Работкиной и старалась не попадаться болтливой бабенке на глаза. Самое интересное, что после того, как погибла Вера, Люба не прекратила весело махать рукой при виде Симы и восклицать:

– Давай кофейку глотнем!

Потом булочную закрыли, на ее месте возник обувной магазин, но Люба все равно висела в окне, выглядывая знакомых. Один раз, увидав Симу, она закричала:

– Привет! Знаешь, Игорь женился!

– Хорошо, – осторожно ответила Сима.

– Отличная девочка!

– Рада за него, – дежурно вежливо откликнулась Сима.

– Зоя счастлива.

Сима молча пошла к метро.

– Просто здорово, что Вера ожила, – вдруг заявила Люба.

Бунич остановилась:

– Ты о чем?

Глаза Любы забегали в разные стороны.

– Вера-то! Она не умерла и…

Но договорить фразу Работкина не успела, звонкий голос за ее спиной сурово велел:

– Мама, закрой окно!

Люба мгновенно повиновалась, а Сима нырнула в метро, удивляясь тому, до какой глупости может договориться человек.

Верочку провожала в крематорий тьма народа, гроб был открыт, и присутствующие шепотом обсуждали страшный вид маленькой покойницы. Никакие усилия гримера не сумели стереть с личика девочки выражение ужаса, а шея была замотана толстым шарфом. Но то, что в домовине лежала Вера, сомнению не подлежало.

Не успел я войти домой, как Нора сунула мне телефонную трубку. Прикрыв ладошкой микрофон, она заговорщицки прошептала:

– Не завидую тебе.

Весьма удивленный непонятным поведением хозяйки, я спокойно поднес трубку к уху и сказал:

– Слушаю вас.

– А-а-а, – закричала Николетта, – вот оно как!

– Добрый вечер, – попытался я наладить контакт с маменькой, но та отреагировала на мою вежливость весьма бурно:

– Ужасное завершение мерзкого дня!

– В Карловых Варах плохая погода? – я решил не сдаваться.

– Понятия не имею!

– Посмотри вокруг, – мирно продолжил я, – что, у вас дождь идет?

– Я в Москве, – завизжала Николетта, – умираю, одной ногой в могиле…

Было мне от чего удивиться.

– Как? У тебя же путевка оплачена до…

– Не могу жить в сарае, – перебила маменька, – на помойке, куда меня поместили по бедности! Питание отвратительное, обслуживающий персонал вьется вокруг всяких выскочек! Я измучилась совершенно, испортила сердце, желудок, руки, ноги, голову, спину…

– Но каким же образом ты ухитрилась попасть в Москву? – недоумевал я.

– Пешком пришла!

– Из Чехии???

– Вава! Ты идиот! Прилетела на самолете! Обменяла билет, чуть с ума не сошла, пока кретинские сотрудники нищего отеля выполнили мое разумное требование. Да, им пришлось оторваться от одной более чем неприятной особы, явившейся на отдых с пятьюдесятью чемоданами! Эта плохо воспитанная выскочка по пятнадцать раз на дню меняла платья! Ее посадили в центре зала! Сам хозяин обслуживал мерзавку, но ничего! Они все-таки вынуждены были обратить и на меня внимание. Я все им высказала, уезжая! Да!

Я молча слушал вопли Николетты. Маменька привыкла всегда быть главной героиней, так сказать, первой скрипкой, а тут ей довелось почувствовать себя на вторых ролях, некто посмел занять лидирующую позицию, задвинув Николетту. Ясное дело, мириться с подобным положением вещей она не собиралась!

– …и когда дежурный из Шереметьева позвонил тебе и попросил забрать меня из аэропорта, ты в грубой форме отказал ему, – долетело до моего слуха.

Я вздрогнул. Значит, мужчина, заявлявший, что он аэропорт Шереметьево, не был психом! Просто служащий не умеет нормально изъясняться на родном языке! Следовало спокойно представиться, сказать: «Добрый вечер, вас беспокоят из зала прилета аэровокзала Шереметьево…»

И вовсе он не ругался, когда орал «вашу мать», просто хотел сообщить: «Вашу мать привезли из Чехии» или «Вашу мать надо забрать домой».

Если кто и виноват в сложившейся ситуации, то этот администратор, неспособный произнести нормально фразу, но у Николетты, естественно, имеется свое мнение по сему вопросу.

– Ты отказался от меня, – рыдала маменька, – бросил в беде, одну! Голую! Босую! Голодную! Я шла пешком до дома! Ночью! По шоссе…

Только не подумайте, что это правда. На своих каблуках маменька больше трех шагов не сделает. Очень хорошо понимаю, как обстояло дело.

Сотрудники отеля, вконец замученные Николеттой, расстарались и добыли скандальной постоялице билет в Москву, может, они скинулись и купили ей новый проездной документ за свой счет, чтобы только избавиться от капризницы. В Шереметьеве Николетта потребовала вызвать в зал меня. Отчего она сама не позвонила мне?

Ну, думаю, ответ прост, маменька желала изобразить из себя умирающего лебедя, а, как известно, отбывая в Аид, человек не способен на длительные разговоры. К тому же Николетта органически не переносит, если служащие заняты решением чужих проблем. По ее глубочайшему убеждению, люди в форме обязаны обслуживать лишь госпожу Адилье [4], а если той временно ничего не требуется, всем сотрудникам необходимо замереть в почтительном ожидании и ни в коем случае не обращать внимания ни на кого другого, в особенности если этот другой дама в шубе и с бриллиантами более чистой воды, чем камни у маменьки в серьгах.