Дарья Донцова - 13 несчастий Геракла

— Ты о ком? — Я перестал понимать хоть что-либо.

Нюша продолжала веселиться.

— Так любовники ейныя! Козел, который на пианине бренчал, баран с книжками, свинья с картинами… Ни разу, ни слова! Порядочная я, другие о своих хозяевах такое натрепят, уши вянут! А я ни-ни! И сейчас молчу! Чего там зубья, с каждым случиться могет, вон у Петьки из пятой квартиры все клыки в двадцать лет повыпали! Ты бы поглядел, как мать в корсет утягивается, чтобы талия тонкой была! А колготки из резины? Ну, дела! Такая дрянь жаркая, но натянешь — и жопа не висит! Убегай, Ваняша, пока цел!

Я отступил к лифту, пытаясь переварить полученную информацию. До сего момента Нюша ни разу со мной не откровенничала. Долгие годы она была моей няней и получила статус домработницы, когда я пошел в десятый класс. Девять лет она водила меня в школу, таскала ранец, утешала и тайком покупала мороженое. Если сказать честно, Нюша всегда заботилась обо мне больше, чем Николетта, та только впархивала в детскую, чтобы поцеловать меня перед отъездом на очередную тусовку. Все мое детство прошло под шепоток Нюши:

— Тише, мама спит!

Утром, когда нянька отводила меня в школу, Николетта спала, когда я в районе двух появлялся дома, она еще почивала. Потом она принимала ванну, одевалась, красилась и… отбывала в гости. Назад Николетта являлась, когда я уже крепко спал! Иногда на матушку нападают воспоминания, и она, закатив глаза, начинает вздыхать:

— Ах, как тяжело воспитать ребенка! Нужно полное самоотречение! Ну представьте себе: раннее воскресное утро, всего двенадцать часов дня, а ты тащишь мальчика в зоопарк! Да уж, тяжел камень материнства.

То, что многие мамы встают каждый день в шесть, чтобы приготовить деткам завтрак, а потом повести их в школу, ей просто не приходило в голову. Впрочем, она не делала со мной уроки, не писала за меня доклады и сочинения, не сидела на родительских собраниях, не шила маскарадные костюмы, не мыла полы в классе, и никогда я не залезал к ней в кровать, чтобы посекретничать. Для всех этих целей имелась грубоватая Нюша.

Я сел в машину и поехал к Ванде Львовне. Козел с пианино — это Олег Ростиславович Курзаков, баран с книжками, очевидно, Леонид Маркович Забельский, а свинья с картинами — Владислав Андреевич Моор. Интересно, неужели отец ничего не знал? Даже не догадывался? А если все же понимал, откуда у Николетты каждый день появляются новые букеты в спальне, то почему терпел?

И что интересного расскажет мне Ванда Львовна? Только сейчас мне пришло в голову, что самый лучший информатор — это живущая в доме прислуга.

Старушка сама открыла дверь и засуетилась:

— Добрый вечер… э…

— Иван Павлович, — напомнил я, вручил коробку шоколадных конфет, снял ботинки, получил засаленные тапки, преодолевая брезгливость, надел их и был препровожден на кухню, где получил чашку отвратительного пойла под названием чай.

Ванда Львовна села напротив и сложила на столе сухонькие ручки, похожие на паучьи лапки. Я сделал вид, что отпил глоток, и приступил к разговору:

— Наше издательство выпускает исключительно мемуарную литературу. Воспоминания — это свидетели эпохи…

— Да, да, — закивала хозяйка.

Минут пять я заливался соловьем и, когда понял, что Ванда Львовна окончательно растеклась, задал первый вопрос:

— Вы понимаете, что мемуары должны быть интересными?

— Конечно!

— Лучше, если в них будет нечто этакое, налет «желтизны»!

— Обязательно! Я столько могу рассказать! Всякого!

— Ну, например?

Ванда Львовна зачастила:

— Вот композитор Сбарский бил свою жену!

Я поморщился:

— Ну об этом все знают, никакой сенсации нет!

— Профессор Реутов спал с аспирантками.

— Эка невидаль, это все начальники делают.

— Быков, директор сталелитейного завода, выгнал на улицу жену голой, когда поймал ее с любовником.

— Уже интересней, — кивнул я, — но все равно без изюминки. Мы не можем заключить договор на книгу, если в ней нет, ну… такого… Необычного поворота сюжета. Эх, если бы какая-нибудь история в духе Оскара Уальда. Читали «Кентервильское привидение»?

Ванда Львовна кивнула:

— Конечно, обожаю Уальда!

— Значит, понимаете, что я имею в виду: призраки, исчезающие пятна крови, семейные проклятия — вот это привлечет массу читателей. Извините, пока я не вижу в вашей книге ничего особенного, будь в ней загадочная история, вот тогда…

Старушка не дала мне договорить.

— Есть, — воскликнула она своим тонюсеньким детским голосом, — о, такая новелла! Диккенс! Настоящий английский роман! Вот послушайте! Довелось мне очень давно служить в доме Петра Фадеевича Кузьминского… Я ведь из интеллигентной семьи, имею образование, но жизнь повернулась ко мне темной стороной, пришлось у людей работать…

Я перевел дух. Так, первая часть беседы прошла просто отлично. Я привел Ванду Львовну на нужное место и слегка подтолкнул бабку, дальше она покатится без моей помощи.

— Петр Фадеевич был святой человек, — пищала старушка, — теперь такого благородства у мужчин и в помине нет. Да сто из ста сдадут жену-шизофреничку в сумасшедший дом, а Кузьминский пытался лечить несчастную. Как он радовался, когда Глафира стала писать картины, надеялся на лучшее, но нет…

Я молча слушал ее рассказ. Пока что Ванда Львовна не сообщила ничего нового. Вот она разболтала про пятно, потом про самоубийство Глафиры и добралась до второй женитьбы Петра Фадеевича.

Со слов Ванды выходило, что старший Кузьминский продолжал любить Глафиру, во второй брак он вступил просто по необходимости, потому что на руках остался сын Сережа, болезненный, нервный мальчик.

Наука генетика в те годы была в зачаточном состоянии, но Петр Фадеевич справедливо полагал, что безумие может передаться по наследству, и тщательно следил за мальчиком. Но Сережа особых поводов для беспокойства не подавал, рос тихим, хорошим ребенком, без странностей и закидонов. Имелась у него только одна особенность: мальчик был маниакально обидчив, причем оскорбления он помнил годами.

Ванда Львовна очень удивилась, когда один раз, на день рождения Петра Фадеевича, Сережа, как все дети обожавший гостей, сказался больным и не вышел из своей комнаты.

Ванда Львовна принесла ему в спальню тарелку с угощением и нашла ребенка играющим в солдатики.

— Тебе лучше? — спросила прислуга. — Что же ты не выходишь?

Сереженька скривился:

— Анфиса пришла.

— И что? — не поняла Ванда Львовна.

— Она мне на позапрошлый Новый год гадостей наговорила! Не хочу ее видеть.

— Да ну! — удивилась Ванда. — Ты не путаешь?

— Нет, — отрезал он, — пришла и сказала: «Ты, Сережа, очень толстый, надо спортом заниматься, бегать и прыгать».