Елена Логунова - Везет как рыжей

Я и работала.

– Ну, что тут у нас? – Веселый Гена Конопкин протиснулся ко мне сквозь группу коллег, по пути пожимая протянутые руки, похлопывая кого-то по спине и рассыпая во все стороны ослепительные улыбки.

Чье-то бесцеремонное: «Конопкин, когда сотню вернешь?» – Гена высокомерно проигнорировал. Кредитор не стал развивать тему: все знали, что одалживать деньги Генке – то же самое, что подпирать финансовую пирамиду. Это не займ, а бескорыстная финансовая помощь, вид благотворительности.

Газетчики и телевизионщики, все – люди друг другу знакомые, мы компактно толпились на пересечении улиц Гоголя и Войны и Мира. Через дорогу высилась угрюмая серая громада Конторы.

– Тут у нас сенсация, – тщетно борясь с зевотой, ответила я. – Редкое природное явление в наших широтах: юноша бледный со взором горящим сдает государству отрытый им клад.

– Да ну? Вот ненормальный! Вечно везет кому не нужно! – Гена поозирался в поисках ненормального юноши, потом оглянулся на Контору. – А государство-то в курсе?

Я посмотрела через дорогу. С высокого крыльца на массовый сход представителей прессы угрюмо поглядывали мужчины в серых, в тон каменной кладке, костюмах. Физиономии и плечи на вид у них были такие же каменные. Группа товарищей здорово напоминала серию уменьшенных сувенирных копий памятника Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. Задавать вопросы этим гранитным монументам не хотелось.

– Не знаю, – пожала я плечами. – Мы их не спрашивали, чтобы не дразнить. Знаешь ведь, стоит только перейти дорогу с камерой и микрофоном, как они начнут махать руками и вещать о недопустимости съемок стратегического объекта. Как будто хоть для кого-то место их расположения является тайной! Да в городе каждая собака знает, где находится Контора!

– Так то наши собаки, – рассудительно заметил Гена.

– О чем вы говорите? В курсе они или не в курсе, какая разница? – вмешался мой оператор Женя, неспешно устанавливая штатив. – Принять-то клад наверняка не откажутся!

– Я бы точно не отказался, – с нескрываемой завистью сказал Гена. – Ой! Посмотрите, какой типаж!

Я поглядела в указанном направлении: от троллейбусной остановки в нашу сторону двигался юный негр, сгибающийся под тяжестью большого оцинкованного ведра. Серебристая посудина ослепительно сверкала на солнце, черная физиономия сияла улыбкой. С пасторальной картиной диссонировало только строгое облачение парня: черный низ, белый верх, малиновый галстук. Я прищурила глаза: узкие брюки-стрейч по цвету почти совпадали с колером кожи хозяина, так что, если не присматриваться, казалось, что он идет без штанов, в одной белоснежной рубахе. Еще бы галстук убрать – и получился бы прелестный африканский пейзанин!

– По воду он, что ли, ходил? – удивился Женя.

Чернокожий юноша приблизился, перехватил руку на дужке ведра и, не опуская своей ноши, сказал на чистом русском языке:

– Здравствуйте! Это я вам звонил насчет клада.

Коллеги заволновались, перестроились, как по команде, наши ряды немедленно ощетинились микрофонами, камеры развернулись в одном направлении. Негритенок осторожно поставил ведро на асфальт и с места в карьер начал свое повествование.

– А ты говорила «бледный»! – с укором заметил мне Гена, торопливо хлопая себя по бесчисленным карманам в поисках диктофона.

– Я говорила – «со взором горящим», – наспех отбилась я. – А взор у него – хоть спички зажигай!

– Ну да, зато физиономия – просто туши свет, – недовольно проворчал Гена. – Вам-то ничего, у вас в телевизоре картинка цветная, а у меня в газете будет черно-белая. И куда нам его с такой мордой? Разве что на обложку, потому что на снимке помельче она будет смотреться как слепое темное пятно! Она же черная, как чугунок!

Парень наконец обратил внимание на свое ведро, наклонился, достал из него тряпичный узел, бережно развернул его – и тут народ ахнул. Громче всех ахнул Гена Конопкин:

– Ну вот, накаркал! Еще один чугунок!

– Да ты внутрь посмотри! – одернула его я. – Это же червонцы! Они-то уж точно хорошо получатся на снимке!

– Жутко телегеничные, – авторитетно подтвердил Женя, не отрываясь от видоискателя.

Фотографы защелкали вспышками, операторы чутко повели камерами, народ сбился вокруг парня в плотную кучу.

– Вот уж не думала, что где-то есть еще одна такая хреновина, – задумчиво произнесла я, из-за спин коллег рассматривая горшок с сокровищами.

Когда-то, давным-давно, еще на старой квартире в Липках, у меня была точно такая же керамическая емкость – не то горшок с ручками, не то супница с ушками. Абсолютно негодная вещь, жутковатая на вид, к тому же тяжелая и громоздкая. Сколько помню, никогда я ею не пользовалась, пренебрежительно именовала «хреновиной» и держала подальше от глаз в прихожей на антресолях, откуда нелепая емкость норовила смертоубийственно брякнуться всякий раз, когда я лезла достать с полки очередную баночку варенья. И вот даже не вспомню сейчас, брякнулась-таки она или осталась стоять на антресолях в полном забвении, когда я сменила жилье?

– А? – бессмысленно переспросил Гена, жадно пялясь на золото.

– Говорю, хреновина эта глиняная – совсем как у меня! – пояснила я.

– А в твоей тоже червонцы? – заинтересовался Гена.

– С ума сошел?

– Иван! – Негромкий уверенный голос заставил нас замолчать и расступиться. – Пойдем, я тебе пропуск выписал.

Коренастый товарищ в сером костюме за руку вывел героя дня из оцепления и повлек через дорогу. В другой руке он крепко держал ведро с сокровищем. Рука эта ничуть не дрожала, видно, гранитная крепость плеч действительно имела место быть.

– Ну вот, – разочарованно произнес Гена, едва успевший изготовиться для фотографирования: редакция газеты «Живем!» требовала от своих корреспондентов сопровождать информацию снимками с места событий. – Как всегда! Придут на готовенькое и все испортят!

Коллеги-журналисты немного помялись, а потом дружно, словно по сигналу стартового пистолета, разбежались в разные стороны: каждый спешил первым сообщить народу сенсационную новость.

Женя отработанными движениями сложил штатив, подхватил кофр с камерой, я свернула шнур микрофона, и мы тоже сорвались с места, но не проскакали и пяти метров, как случилась авария.

– Ой! Женя, стой! У меня ремешок лопнул! – Ковыляя, я возвращалась по горячему асфальту к отлетевшей сандалии.

– Женщины! – закатив глаза, изрек Женя.

– Сандалии! – поправила я. – Брось язвить, поставь свои клунки, возьми мои онучи и беги к трамвайной остановке, помнится, там есть срочный ремонт обуви. И не переживай, пожалуйста, к вечернему выпуску новостей мы вполне успеем.

Женя, держа в отведенной в сторону руке мои сандалеты, словно пару дохлых рыбин, удалился искать сапожника. Шипя и подпрыгивая на раскаленном асфальте, я перетащила орудия труда в чахлую тень зазывной вывески «Секонд-хенд от-кутюр!», уселась на низкий бордюрчик, поставила босые ноги на проросший сквозь тротуарную плитку одинокий кустик жесткой травы, пригорюнилась на манер васнецовской Аленушки и от нечего делать уставилась на серую громадину здания Конторы. Тротуар перед этой цитаделью был накрыт такой прекрасной, густой, прохладной тенью…