Дарья Донцова - Сволочь ненаглядная

«И как она может любить этого негодяя? – мучился Иван Сергеевич, вновь и вновь прокручивая в голове воспоминания. – Как можно сделать такое – разрешить жене взять всю вину на себя».

Следствие шло всего ничего по времени, но, готовя бумаги в суд, Родионов понял: он влюблен, и что самое неприятное – в подследственную. Конечно, Иван Сергеевич слышал истории о следователях, завязывавших «неформальные» отношения с «контингентом», но до сих пор безоговорочно осуждал подобное поведение. И вот пожалуйста, сам влип. Доходило до смешного: готовясь к допросу Платовой, Иван Сергеевич приносил из дома разные вкусности и угощал Маейчку… Но она ничего не замечала, а может, просто не хотела замечать…

В те годы все расстрельные дела просматривало самое высокое начальство, визируя их. Майечкин приговор попал на стол к Брежневу. О Леониде Ильиче много можно рассказать хорошего и плохого, как, впрочем, и обо всех нас, но близко знавшие Генсека люди в один голос твердили одно: жалостлив он был безмерно, любил красивых женщин и совершенно не переносил слез. Высшую меру заменили на двадцать пять лет одиночки. Находиться Майе предписывалось в закрытой тюрьме, ее лишили передач и права переписки. Более того, у несчастной отняли фамилию. Заключенная номер пятнадцать – так стали звать теперь Майечку. В отличие от остальных зэков, ее не водили на работу, она не шила белье и распашонки… Почти полная изоляция. Валентина отправили в печально известную психиатрическую больницу города Владимира. Его содержали не в такой строгости. Ну начнет мужик болтать, будто решил убить Генсека, и что? Да тут в каждой палате по Наполеону сидит, что с них взять?

– Значит, это правда, – пробормотала я.

– Что? – удивился Иван Сергеевич.

– Ну то, что Майя родила Егора не от Валентина, – сын появился на свет уже в заключении…

– Вообще говоря, она могла попасть под стражу, будучи беременной, – вздохнул Родионов. – Но вы правы, дата рождения Егора – октябрь 77-го, а арестовали их в ноябре 76-го…

– Так кто отец мальчика?

– Конечно, Валентин.

– Но как же… – забормотала я, – ведь их, очевидно, рассадили по разным камерам.

– Да уж, – усмехнулся Иван Сергеевич, – семейных камер нет.

Потом он помолчал немного и добавил:

– Дело давнее, да и я пенсионер, чего уж там! Нарушал я все инструкции, какие есть, ради Майи. К беременным женщинам на зоне и в тюрьме отношение особое, могут даже срок сильно скостить. Некоторые бабы ради этого ложатся в койку с кем попало – охранниками, отрядными, лишь бы забеременеть. Вот я и устроил Майе свидание с мужем, просто запер их вдвоем в одном тайном местечке.

Только в судьбе Майи это ничего не изменило. Три месяца ей приносили в камеру младенца на кормление, а потом объявили, что мальчик отдан в дом малютки. И здесь Иван Сергеевич сделал невероятное: нашел мальчика и проследил за тем, чтобы у того в метрике четко стояло – Платов Егор Валентинович. Опекал Родионов и Настю. Девочку собирались отправить в Можайскую область, но Ивану Сергеевичу удалось пристроить ребенка не куда-нибудь, а в экспериментальный детский дом.

– И как у вас только все получилось! – изумилась я.

Родионов крякнул:

– Да уж, и не спрашивайте, сделал и сделал.

О Майе следователь имел скудные сведения – знал только, что она жива. Впрочем, и Валентин вполне благополучно существовал в больнице.

В 1986 году из лагерей стали возвращаться первые политические заключенные, на страницы газет и журналов хлынул поток доселе тщательно скрываемой информации. Вот тут-то Иван Сергеевич и встретился с матерью Валентина, рассказав той о судьбе внуков.

Серафима бросилась к брату.

Дурацкий поступок, совершенный младшим Платовым, испортил судьбы всех членов семьи, никто из них не смог продвинуться по службе, и Лев Константинович, честно говоря, терпеть не мог племянника. Но 1986-й – это не 1976-й год, Настю вернули бабушке.

– А Майя, что с ней?

– Их с Валентином освободили, признав «узниками совести», – вздохнул Иван Сергеевич. – Сейчас они проживают в Москве, на Самсоновском валу. Общество «Мемориал» выбило им однокомнатную квартиру.

– Почему же они не захотели поселиться вместе с Серафимой? – изумилась я. – Там огромные апартаменты! Столько страдать вдали от детей, семьи, вот и объединиться бы всем.

Иван Сергеевич начал крутить в руках спичечный коробок.

– Все не так просто. Во-первых, Серафима, твердо увереная, что идея покушения принадлежит невестке, категорически отказалась впускать ту даже на порог.

Старуха вообще боялась всех и вся. Десять лет жизни в качестве матери государственного преступника превратили ее в полусумасшедшую развалину с манией преследования. Бедняге повсюду мерещились следователи, переодетые агенты и подслушивающие устройства. На входной двери у нее красовалось штук пятнадцать замков, и в свою квартиру она не разрешала заходить даже слесарю из жэка.

– И родного сына не захотела видеть?

– Валентин, к сожалению, слегка тронулся умом, – пояснил Родионов. – Уж не знаю, в чем там дело, то ли в дурной наследственности, то ли в тех препаратах, которые ему кололи в больнице…

Он не стал психом в примитивном смысле этого слова. Нет, он не ел бритвенные лезвия и не выскакивал голышом на улицу. Так, всего лишь небольшие личностные изменения, так называемая вялотекущая шизофрения, но ни о какой работе речь, естественно, не шла. Валентину требовался уход, и человек, который бы его содержал. Серафима не хотела исполнять эту роль, попросту боялась, вдруг власть вновь переменится, и тогда уже в тюрьму попадут все: и она, и Настя… А внучку старуха любила без памяти, рассказывая той сказку о погибших родителях.

– А Егор, с ним что? – подпрыгивала я на стуле от нетерпения.

– Да ничего, – пожал плечами Иван Сергеевич. – Вот уж кому не повезло, так это ему. Жил в детдоме до 1986 года…

– Почему же бабушка не взяла внука?

Родионов печально улыбнулся.

– Серафима всю жизнь ненавидела невестку. Знаете, так бывает у женщин, поднимавших в одиночку сына. Вроде растила, растила, вкладывала душу, а тут, бац, появляется свиристелка и уводит за собой. А уж когда история с покушением приключилась! Да она безостановочно твердила у меня в кабинете: «Знаю точно, Майя придумала, Валечка тут ни при чем!»

Когда Иван Сергеевич сообщил Серафиме Константиновне, что есть еще и внук, та, моментально сопоставив кое-какие даты, заявила:

– Родила Майка от кого угодно, только не от Валентина!

Родионов попытался объяснить ей, что знает точно про отцовство Вали, но Серафима лишь морщилась и поджимала губы. В конце концов Иван Сергеевич заставил бабку съездить в детдом, поглядеть на мальчика. Но из приюта та вернулась совершенно уверенной в своей правоте. Егор, как на грех, был материнской копией – блондин с яркими голубыми глазами.