Дарья Донцова - Спят усталые игрушки

– Что же мне, посреди улицы стоять?

– Нет, конечно, – ласково пропела Сундукян, – пойдем в женскую.

Она быстрым шагом дошла до большой избы и толкнула дверь. Темноватый тамбурчик поражал порядком. По стенам располагались полочки, над ними виднелись вбитые гвозди. Нина быстро сняла туфли и поставила на полку. Потом, вешая на гвоздь куртку, сообщила:

– Снимай обувь, в избе босиком ходят, впрочем, некоторые и по улицам тоже.

Я стащила ботиночки и почувствовала, как сквозь тонкие чулки пробирается леденящий холод. Нина откинула занавеску из мешковины, прикрывавшую вход, и мы очутились в большом, метров пятьдесят, помещении.

Посередине зала стоял длинный-предлинный стол из досок, по бокам тянулись простые лавки. Между окнами сделаны нары, прикрытые цветными тряпками.

У стола с иголкой в руках сидела безвозрастная баба.

– Обливались? – поинтересовалась она.

– Нет, – покачала головой Нина, – только приехала, да слить некому.

– А я на что? – улыбнулась женщина. – Скидавай одежду, да пошли.

Нина подошла к нарам и моментально разделась донага.

– Ну, ты чего ждешь? – поторопила меня бабка.

– Она первый раз у нас, Катя, – пояснила Нина.

– Раздевайся быстренько, сестра, – заулыбалась Катя, – сейчас сил прибавится, бодрости, здоровья.

Ничего не понимая, я тоже стащила с себя всю одежду и моментально покрылась гусиной кожей.

– Ничего, ничего, – приободрила Катя, – сейчас согреешься, жарко станет.

Мы вышли во двор и застыли возле двери, как две статуи.

– С кого начинать? – поинтересовалась Катерина.

– Ну, конечно, с Даши, – отозвалась Нина.

– Лады, – согласилась Катя и велела: – Зажмуряйся!

Я покорно закрыла глаза, и в следующий момент чуть не потеряла сознание. На голову, прямо на темечко рухнул шквал ледяной воды. От неожиданности из горла вырвался дикий крик. Глаза распахнулись. Довольная Катя улыбалась, покачивая пустым ведром.

– Вопи, вопи, это дьявол из тебя выходит, ну как, тепло стало?

Самое странное, что так оно и есть. Несмотря на струйки, быстро бежавшие по коже, телу стало жарко.

– Говорила же, – удовлетворенно отметила Катя и обрушила на голову Нины воду из другого ведра, – облиться – первое дело от всех напастей. Ну топайте в избу, одевайтесь.

Нина быстро облачилась в юбку и протянула мне шапочку-тюбетейку.

– Надень на молитву.

– Зачем?

Сундукян пожала плечами:

– Учитель велит; кстати, если голова во время бдения не прикрыта, то потом виски ломит.

Деваться некуда, и я натянула убор.

– Давай, давай, – поторопила Катя, – не тянитесь, щас начнут.

Она вышла за дверь.

– Вы всегда такой душ принимаете? – поинтересовалась я.

– Ага, – отозвалась Нина, засовывая старательно пряди пышных волос под шапочку. – Два раза в день всенепременно, утром и вечером. Здорово в тонусе держит.

– И зимой?

– А как же?

– На улице?

– Что тут страшного?

– Неужели никто не болеет, даже дети?

– Нет, – спокойно пояснила поэтесса, – даже насморка не наблюдается.

Возле молельни стояла тихая толпа. У входа, на табуретке высилась большая эмалированная кастрюля. Молчаливые женщины и мужчины, все в одинаковых шапочках подходили по очереди к «чаше». Довольно молодая женщина зачерпывала деревянной ложкой резко пахнущую, похожую на кисель массу и подносила сектантам со словами: «Вкуси напиток веры и очисти душу».

Угостив Нину, девушка глянула на меня огромными прозрачными голубыми глазами и тихо поинтересовалась:

– Кто это?

– Гостья, – ответила Сундукян и шагнула в молельню.

Я оказалась последней в очереди, все сектанты уже были в избе, и оттуда доносился тихий, мерный гул. Женщина ощупала меня взглядом и внезапно шепотом поинтересовалась:

– Отца видели?

Я покачала головой.

– Вы состоятельны?

– Что? – растерялась я.

– Квартиру, машину, дачу имеете, а родственников нет?

– Точно, – подтвердила я, недоумевая, с чего бы это девушке интересоваться моим материальным положением.

Женщина повозила ложкой в кастрюле и неожиданно страстно зашептала:

– Уши заткни, глаза прикрой, не слушай и не гляди на шарик. А потом беги отсюда, пока цела!

– Долго ты еще, Света? – поинтересовалась пожилая женщина, выглядывая из дверей.

– Сейчас, Марья Ивановна, только гостью угощу, – пропела девушка и протянула мне пустую ложку.

Я сделала вид, будто наслаждаюсь подношением. Марья Ивановна исчезла.

– Найду тебя ночью, – снова зашептала Света, – часа в три зайду.

Совершенно ничего не понимая, я перешагнула порог и оказалась в почти кромешной темноте. Но минут через пять глаза привыкли к полумраку.

Огромное помещение без окон. Воздух спертый, душно. Пол уставлен деревянными лавками.

Впереди – стол, на нем какие-то непонятные предметы. Люди в основном молчат. Все они удивительно похожи: женщины в длинных юбках, мужчины облачены в нелепые рубашки, подавляющее большинство босиком. У двери стайкой пристроились худые дети, но Верочки среди них явно нет, самой младшей лет семь, не меньше. Одна из девочек заходится в бесконечном кашле, даже в полумраке видно, как у нее лихорадочно блестят глаза.

– Больную зачем привели? – спросила я у Нины. – Лежала бы в кровати.

– Ерунда, – отмахнулась Сундукян, – сейчас водичкой холодной обольют, и к утру температура пройдет.

– Водой? – изумилась я. – Ребенка с температурой и жестоким кашлем окатят ледяной водой?

– Конечно, – спокойно подтвердила поэтесса, – всегда так делаем, к врачам не ходим, да и взять их здесь неоткуда, до ближайшего населенного пункта километров тридцать по лесу.

– А если аппендицит случится? – не унималась я. – Тогда как? Умирать?

– Бог дал жизнь, бог и взял, – вздохнула Нина, – грех идти против его воли и лечиться тоже грех. Если господь решил, что твой путь окончен, следует принять это со смирением и не пытаться продлить свои дни вопреки его воле. А сейчас лучше смотри, начинается.

В углу приоткрылась маленькая, едва заметная дверка, и к столу подошел рослый мужчина. Под простой полотняной рубашкой перекатывались литые мускулы. Черные волосы, зачесанные назад, позволяли видеть высокий выпуклый лоб. Тонкий нос хищно нависал над губами. Впрочем, форму рта не видно, усы и аккуратно подстриженная темная борода закрывают «жевательную часть» лица. Большие черные глаза, будто раскаленные гвозди, вонзились в массу собравшихся.

– Мое вам благословение, дети любимые, – неожиданно ласковым теплым голосом возвестил вошедший.

– Спаси тебя господь, Отец и Учитель, – хором отозвалась толпа.

Мне почему-то стало жарко, в ногах забегали мурашки.

Нина накрыла рукой мою ладонь и еле слышно шепнула: