Наталья Александрова - Рагу из любимого дядюшки

«Нечего лить слезы, — велел мне внутренний голос, — соберись и принимайся за работу».

Действительно, уборки много, а ведь еще нужно поймать кота и уехать домой, пока ходят автобусы. Что будет потом со мной, я решила сейчас не думать. Снова начнутся унизительные поиски работы, прогулки с котом, визиты к Ивану Францевичу, которые, надо сказать, ничегошеньки мне не дают, просто старику я понравилась, и он хочет меня немножко обогреть и подкормить в память о прабабке Софье…

Здесь, в старом деревенском доме, в убогой старушечьей обстановке, мне казалось, что вся история с алмазами — это красивая сказка. Правда, Иван Францевич убедительно доказал мне, что бриллианты были. Но когда? Сто лет назад! С тех пор столько всего случилось… Революция, две мировых войны… И бабушка тогда была совсем маленькой, откуда она могла знать про камни?

Значит, если прабабка Софья Алексеевна умерла в 2003 году на девяносто втором году, то в восемнадцатом ей было… девять лет. Помню ли я себя в девять лет? Интересное дело, конечно, помню! А в старости, я слышала, как раз юные годы помнятся очень хорошо, а то, что было, к примеру, позавчера, забывается. Хотя к прабабке это не относится, у нее, я так понимаю, память была хорошая до самой смерти.

Я двигалась по комнате, разбирала вещи, завернула узел для тети Дуни, подмела пол. Странное дело, в доме не было никаких бумаг, которые накапливаются у человека в течение жизни, — письма, фотографии, поздравительные открытки, документы, медицинские справки…

Я тут же одернула себя. Кто мог поздравлять Софью Алексеевну с праздниками, если она была совершенно одинока? Кто мог писать ей письма? И фотографии… я тогда нашла только одну…

В комнатах был относительный порядок, и я перешла на кухню. Тетя Дуня в прошлый раз подмела осколки и распихала разбросанные кастрюли, так что я только протерла кухонный стол и подоконник.

Над столом висела старая посудная полка, покрытая пожелтевшей газетой. Она выглядела неаккуратно, на ней я заметила крошки и несомненные следы пребывания мышей. Я сдвинула кастрюли, аккуратно свернула газету вместе с содержимым и остановилась в удивлении. Под ней лежали фотографии — две штуки. Очень старые снимки, но они прекрасно сохранились. Обе фотографии были наклеены на твердую глянцевую картонку и ничуть не пожелтели от времени. На одной была изображена маленькая кудрявая девочка в светлом платьице, сидящая в большом кожаном кресле. Девочке на вид было лет семь. Она очень внимательно, без улыбки глядела перед собой яркими темными глазами. Вторая фотография, надо думать, была сделана на несколько лет раньше, потому что девочка на ней была младше. Этот снимок был семейным.

Грузный мужчина с черной бородой сидел в том же кресле и держал на коленях кудрявую девочку. Сзади за креслом стояла молодая женщина в шелковом темном платье с глухим воротом. Она чуть наклонилась к мужу и положила руку ему на плечо.

На обеих фотографиях снизу было написано красивыми буквами:

«Фотография Гринбаума. Невский проспект, 62».

Было так странно держать в руках давно сделанные фотографии, и до меня не сразу дошло, что кудрявая девочка на обоих снимках — это моя прабабушка Софья…

Из сеней послышалась возня, и там материализовался кот. Вид у него был самый разбойничий, но очень довольный. Заметив меня, он облизнулся и гордо прошел в комнату, держа хвост строго перпендикулярно полу. Однако таким величавым шагом он дошел только до середины комнаты, потому что внезапно заметил мышь.

Мышь была явно близорука, иначе она не решилась бы выскочить из норки прямо на кота. От такой вопиющей наглости Багратион малость прибалдел, но тут же опомнился и бросился на несчастную с воинственным воплем. Однако та успела опомниться на долю секунды раньше, поэтому Багратион закогтил пустоту. Усиленно работая лапами, мышь добралась до самого дальнего угла и стремительно скрылась в щели. Кот с разбегу проскочил в угол и стукнулся лбом о стенку, после чего разочарованно поглядел на меня.

— Ну что, — подначила я, — упустил? Как же ты так опростоволосился, а? Вроде бы серьезный, опытный котяра…

Багратион покаянно вздохнул и поскреб когтями пол. Но щель была для его лапы слишком узкая.

— Оставь мышь в покое! — рассердилась я. — Если не догнал, значит, такое ее мышиное счастье…

Но кот не хотел уступать. Он топтался в углу и решительно скреб половицу. Я махнула на паршивца рукой и продолжала уборку, как вдруг половица заходила ходуном, щель увеличилась, и лапа Багратиона застряла в ней. Кот заорал от испуга.

— Слушай, мне некогда с тобой возиться! — рассердилась я. — Что ты как маленький…

Я расширила щель и освободила лапу. Мышь, разумеется, давно ушла в подпол и теперь тихо посмеивалась там, вспоминая, как Багратион вытаращился на нее. Я попыталась пристроить половицу на место, и только тут до меня дошло, что кот вскрыл тайник. Под половицей лежали какие-то бумаги. Я вытащила их с замиранием сердца. Это оказались три заграничных продолговатых конверта.

Я положила письма на стол. Они совершенно не вязались с окружающей обстановкой, с бедным деревенским домом, с вопиющей нищетой, среди которой жила покойная прабабка. Письма были поразительно современные, западные — узкие плотные голубоватые конверты с прозрачным окошечком, в котором был виден адрес — тоже непривычный для нас, написанный как бы задом наперед: мс. Софья А. Голубева, дом 4, улица капитана Михреньгина, Парголово, Россия.

Что такое «мс»? Мисс или миссис? Трудно представить, чтобы кто-то называл бабушку «мс. Софья А. Голубева»…

Обратный адрес тоже впечатлял: мр. Джон С. Голдбиф, Милтон-драйв, Финикс, Аризона.

Я не сразу догадалась, что «мр. Голдбиф» — скорее всего, переделанная на английский лад моя собственная фамилия Голубев и автор писем — мой дальний родственник.

После короткого колебания я решилась прочесть эти письма. Хотя они были адресованы не мне, но прабабки уже не было в живых, а эти послания многое могут мне объяснить. Кроме того, я уверена — будь Софья Алексеевна жива, она сама дала бы мне их прочесть, как-никак их написал мой родственник…

Письма выглядели совершенно одинаково, но, разглядев штемпели, я определила время, когда они были отправлены. Первое — пять лет назад, второе и третье — четыре с половиной, с разрывом примерно в месяц.

С первого я и начала.

Открыв конверт, я достала два плотных листка, исписанных по-русски мелким неровным почерком. Чувствовалось, что автор отвык писать по-русски, некоторые буквы выходили у него на английский лад — то «Я» повернуто не в ту сторону, то буква Н больше напоминает номер, но в целом прочесть было можно, и даже ощущался какой-то аромат устаревшего и оттого более настоящего русского языка.