Евгения Чуприна - Орхидеи еще не зацвели

— Нет, правда? Подумать только!

— А как же. По приказу сэра Чарльза Селденов татуировали в зрелом возрасте, как раз перед тем, как случилась вся эта история, и теперь мой брат собирает деньги на памятник сэру Чарльзу от благодарной полиции и привлекает к этому Питера, другого нашего брата, викария.

— Лучше бы они в память о нем, совместными усилиями церкви и полиции, поймали эту собаку.

— Конечно, лучше. Но памятник — легче. Кстати, вот здесь живет акушерка, я зайду к ней. Приятная женщина, я бы женился, но смысл? Оно, конечно, то густо, то пусто, но в принципе нам с ней младенцев хватает.

С этими словами Грег пружинисто выскочил из кареты, и Перкинс, оценив его пластику, тут же сказал:

— Сэр, он за десять минут не управится, — и хлестнул лошадей. На нас уже из болотных туманов зловещим призраком, беспощадным, словно призрак коммунизма, двумя узкими башнями восставал мохнатый Баскервильский замок.

Весь вечер шел дождь. Я стоял у окна и наблюдал, как слоистый закат, отливающий всеми мясными оттенками, включая синий, лиловый и белый, медленно и причудливо сползает на зеленые дымчатые болота. Капающие ветки деревьев на аллее, тяжелые, напитанные влагой прошлогодние камыши то там, то сям исходящие обвисшим мокрым пухом, издали невидимые, но данные в ощущениях. Сейчас выйдешь наружу — все будет чавкать; взрыхленная почва с остатками жизнедеятельности овец; трава, напитанная, как губка, изумрудными чернилами Люцифера, осыпанная сосновыми иглами и желудями; безобразная наезженная дорога с глубокими колеями, полными свежей, пахнущей облаками, небесной воды. Расплывчатые голубовато-сизые холмы, опаловые озера, их дождливая зыбь, как на камне под грубым резцом. Сквозь угрюмое замковое окно можно видеть, как в оседающей нежно-розовой мякоти неба уже реет первая весенняя цапля. Она раскинула крылья и, согнув шею, положила голову себе на спину, а длинные ноги вытянула вдоль хвоста самым нелепым образом, решая сугубо свои цаплединамические задачи.

— Кстати, о цапле… — изрек Питер Мортимер, местный викарий, задумчиво поглаживая пальцем бокал бренди. Этот викарий был двойником Грегори. Насколько я понимаю, всего их четверо: Грегори — доктор, Питер — священник, Шерлок — инспектор полиции и Юджин — археолог, который здесь неподалеку азартно роется в доисторических могилах, вот-вот штаны лопнут. Все четверо — на одно лицо, все четверо живут вместе и пытаются, каждый со своей позиции, расследовать смерть Чарльза Баскервиля. Что им весьма удобно, учитывая их профессии. Но если поглядеть со стороны, так это жутко — четыре одинаковых человека, но по-разному одетые, кто-то испачкан в крови, кто-то с землей под ногтями, кто-то с молитвенником, сложив восемь обутых в полицейские ботинки ног (оптом дешевле) в камин, обсуждают убийство.

В данный момент у меня в гостях, слава Богу, был только священник, который первым посещал новых людей, приезжающих в эти края, его брат Шерлок приходил вторым.

— … я мог бы вам поведать анекдот с участием этой птицы, — между тем продолжил Питер, сам, как мы знаем, довольно похожий на цаплю, которую он решил скомпрометировать. — Представьте себе, дорогой Генри (бедняга еще принимал меня за Генри или из вежливости делал вид), что в паб зашли три человека. Вернее, человек, цапля и кот. Да-м… причем, кот весьма крепкий, с развитой, так сказать, мускулатурой, котяра, ну вы понимаете. Входят, усаживаются. Цапля говорит коту: «Джон платил последним, твоя очередь». Кот недоброжелательно возражает: «Думаю, сейчас ты пойдешь, Барни». Человек говорит: «Ничего, я угощаю». Подходит к барной стойке, говорит: «Три эля». Бармен: «С вас 2 шиллинга 5 пенсов». Человек- не глядя, понимаете! — сует руку в карман и вынимает ровно 2 шиллинга 5 пенсов! Потом дожидается заказа и возвращается к приятелям. Через некоторое время напиток кончается, и цапля заводит снова: «Ну что, Огастес, теперь уж точно твоя очередь». Кот агрессивно топорщит усы: «А все же, почему не ты, почему я?». Цапля: «Ну ты же знаешь, проклятый букмекер…» — «Мне плевать на твоего букмекера, Барни!» — кричит кот, вставая во весь богатырский рост и надвигаясь на цаплю. «Не беспокойтесь, я угощаю!» — говорит человек и опять идет к стойке. «Мне, пожалуйста, три ячменных». — «С вас 2 шиллинга 8 пенсов». И опять он лезет в карман и достает оттуда ровно 2 шиллинга 8 пенсов! Так продолжалось до глубокой ночи, и каждый раз кот с цаплей ссорились, а человек доставал из кармана строго нужную сумму. Наконец, бармен не выдержал и спросил: «Извините за любопытство-с, но я очень хотел бы знать, как вам удается этот фокус с деньгами?» — «Видите ли, — отвечает человек, — я сегодня утром нашел на чердаке старую лампу. Потер ее рукавом, и тут появляется джинн. И говорит: «О, спаситель, как я рад снова очутиться на свободе! В благодарность я выполню три твоих желания!» — «И?» — «Первым моим желанием было, чтобы у меня, когда надо, всегда — извините — стояло. Вторым, чтобы в кармане всегда были деньги на выпивку для меня и моих друзей». — «А третьим?» — «Ах, третьим! Третьим было — чтобы меня всюду сопровождала длинноногая пташка с крепкой, прижимистой киской!»

— Ха-ха-ха, ну, право, святой отец! Откуда у вас такие порочные анекдоты?

— А в чем дело?

— Все-таки странно слышать от священнослужителя…

— А что ж мне, про церковь, что ли, анекдоты рассказывать? Извольте. Идет Господь Наш Иисус по воде аки посуху. За ним, на некотором отдалении следует апостол Петр, но у него есть проблема…

— Нет-нет, этого делать не стоит, я не хочу это слышать, но все-таки…

— Какой вы нудный, Генри, ваш дядя не был таким нудным. Это гордыня. Гордыня и пошлость. Вы думаете, пошлость любезна Господу нашему?

— До сих пор думал, что да.

— А известно ли вам, сын мой, что сам Спаситель Наш Иисус проповедовал анекдотами?

— В самом деле? — спросил я.

— Конечно, древнееврейский юмор сейчас не всякому покажется смешным, но уверяю, это были анекдоты. Иисус вовсе не отрицал житейские радости, он пил и веселился, и говорил ученикам: радуйтесь, пока я с вами. Помните, «пришел Сын Человеческий, ест и пьет; и говорят: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам» (Мф. 11:9).

— Да, помню, было… — промямлил я неохотно, мне представилась все мои тетки в ряд, с молитвенниками в хищных пальцах, как гарпии, ждут, пока им объяснят, в каком месте смеяться. — Зачем обсуждать такие темы, что было, то и ладно, нас, обычных людей, это не касается. В Библии есть много такого, что смущает моралистов… Но что это?

Я кинул взгляд в окно. Уже смеркалось. И на фоне дымчатых холмов, утопающих в мягком мраке, посреди инфернально-зеленой равнины стоял черный, блестящий тритон. У меня есть друг-ученый, посвятивший жизнь этим тварям, так что точно могу сказать — это был тритон гребенчатый, причем в брачный период, когда гребешок их становится вопиющим. Он стоял, весь взъерошенный, сердито изогнувшись и растопырив длинные пальцы, а потом ими оттолкнулся и всплыл в воздух. Поплавав какое-то время, он обернулся и апатично посмотрел на меня. Глаза его блеснули и надвинулись, и вплотную приблизившись к стеклу, они сделались продолговатыми и зелеными, а потом вдруг погасли, и все исчезло.