Евгения Чуприна - Орхидеи еще не зацвели

— Эй, два хмыря! Кто из вас Генри, а?

Генри сказал:

— А ты чо, сам не знаешь?!

— Неа. Я следил за Мортимером, — объяснила борода.

— Ага, ага. Ясно. Вот, это он — Генри.

Я важно кивнул.

— А почему у него тирольская шляпа, если он из Америки? — продолжил допрос оборзевший клок растительности.

— Почему… ну ты читал Майн Рида? — нашелся Генри. — «Всадник без головы». Это старый индейский обычай — меняться одеждой. Мы поменялись шляпами.

— Ответь же мне, Всадник без головы и без лошади, — все никак не успокаивалась борода, — почему американский акцент у тебя, а не у него?

— Потому, — ввернул я, — это еще один старый индейский обычай, которыми так богата старушка Англия. Мы поменялись акцентами.

— Так все и было? — с нехорошей полицейской куртуазностью удивилась борода.

— Мы поспорили на пять дол… на пять фунтов, — объяснил Генри, а сам думает «Ого!», — что я сегодня до вечера буду говорить, как американец. Значит, хорошо выходит, раз ты повелся.

— Ничо у тебя не выходит, — возразил я с еще более брутальным выговором, стараясь произносить побольше букв. — Лох только мог повестись, что из Англии не выезжал. Гони 5 фунтов!

— Да ты чо! — сорвался Генри. — Да чо ты мне голову морочишь, да я в Чикаго…

— В общем, парни. Мне нужен Генри, — прервала завязывающуюся дискуссию борода Рожи Баффета.

— … а, Генри… это он! — сказал Генри, указывая на меня.

— Я Генри! — сказал я.

— Генри, — сказала борода, обращаясь ко мне. — Ты собираешься поехать в Баскервиль-Холл.

— Ага, — кивнул я.

— Отговаривать тебя, как я понимаю, бессмысленно.

— Ага, — кивнул я.

— Потому что надо вступить во владенье.

— А как же. Я именно для этого притащился из Америки, знаете ли.

— Про собаку в курсе?

— Естественно, — сказал я. — Огромна, и черта черней самого, и пламя клубится из пасти… ее.

— Именно. Так вот что я хочу тебе сказать, Генри. В ту ночь, когда сэр Чарльз вышел к калитке, у него было назначено свидание вовсе не с собакой.

— А с кем же? — хором удивились мы с Генри.

— С этой рыжей лисой Лорой Лайонс.

— Невероятно! — воскликнул я. — С лисой?!

— Так вот, — продолжила борода, не почтив вниманием мою реплику. — Если ты, Генри, начнешь свои ходули подтаскивать к Лоре, то будет тебе и собака, и ночные прогулки по девочкам, и шарики тебе оторвут, понял?!

— Не понял, какие шарики? В мозгу?

— На полроста ниже. Я оторву, — уточнила борода.

— Ты не завивайся чересчур, х. художник, — процедил Генри. — Я с Генри в Баскервиль-Холл поеду, а я боксер. Слугу моего с сэндвичами только что видел?

— У которого фонарь красивый?

— Это я утром тренировался, он чай вносил и слегка под замах подвернулся. Слегка! Тебе так не повезет.

— Мазила! — шкодливым фальцетом быстро выкрикнула борода и, осуществив этот акт мести, тут же резко стартонула. Машина скрылась в пелене дождя.

Мы с Генри остались посреди мокрой улицы, обляпанные щедрой весенней грязью.

— Я, наверно, знаю эту Лору Лайонс, — сказал я задумчиво. — Рыжую. Которая любит подкрасться сзади и гавкнуть в ухо. Правда, ее раньше звали Лора Френкленд, но сходство слишком велико, чтобы быть случайным.

— Понятно, — сказал Генри, — вот так-то старик и умер. У него было плохое сердце.

— А у кого оно хорошее, — угрюмо ответил я.

— У меня хорошее, — сказал Генри. — Доброе.

И добавил:

— Наверно, этот борода — ее муж. Мы же так и думали, что он Лайонс. И она тоже Лайонс.

— Выскочить за художника, это на нее похоже.

И мы вернулись в квартиру, по дороге разговаривая таким образом:

— Меня не то беспокоит, — сказал Генри, — что этот штрих с бородищей обратил внимание на наш акцент. Это меня скорее мобилизует. Еще сегодня вечером я не лягу спать, пока не отшлифую лондонское произношение. Отец нормально разговаривал, а я же его сын. Но он, эта борода то есть, видел, что я постоянно стою у окна, а будь я хозяином квартиры, я бы не мог так вести себя, когда у меня гости.

— Разве?

— Конечно. На ранчо и не за такое из салуна выкидывают. У нас гостей принято развлекать самозабвенно. Я надеюсь, мы не нарвемся на этого типа в Баскервиль-Холле, чтоб он нам игру не испортил.

— Генри, а ты когда-нибудь носил бороду с целью маскировки?

— Нет, зачем же?

— Поверь моему опыту, это требует хладнокровия. А есть ли оно у Лайонса?

— Он художник…

— Вот именно. Да и нервный. Только о том и будет думать, как бы нам лишний раз на глаза не попасться, чтобы мы не узнали, что это был он.

— Я бы сравнил его с дрожащим, необъезженным мустангом, когда он одновременно и гневается и боится.

— Да ради бога, Генри, кто б сомневался, что ты сравнишь его с мустангом.

— Почему? — удивился Генри.

— А что ты еще в жизни видел, кроме мустангов?

— Черт возьми, Берти, — воскликнул Генри, сменив неудобную тему, — вот мы сейчас придем, а этот Мортимер проснулся и выжрал все виски!

— Вот гад. Сидел тут в тепле, а все люди доброй воли намокли, замерзли. Шимс! — заорал я, нажимая на звонок, так как мы как раз подошли к двери.

— Шимс! — поддержал Генри. — Такой-растакой бандит!

— К вашим услугам-с, — сказал Шимс, открывая и вея теплом и приветом.

— Виски есть?

— Боюсь, что нет-с.

— Тогда согрей чаю!

— Могу предложить вам глинтвейн-с.

— Да! Побольше! — сказали мы с Генри.

— И мне! — крикнул Мортимер. — В большой чашке!

…

— Э-эмммм… мумия фараона не возражает, что я иногда буду здесь лежать?

— О, нет, что вы-с!

— А ее жены, наложницы, евнухи, слоны и павлины? В смысле, ближайшее окружение мумии?

— Да что вы-с!

— А священные кошки?

На этих словах лежащая в старинном кресле маленькая кошка, видимо, священная, подняла голову и очень внимательно на меня посмотрела коварным болотным взглядом.

— Такой приятный джентльмен, как вы, сэр Генри, обязательно кошкам понравится-с.

Кошка подумала и перебралась на свежезастеленную постель, которая выглядела сиротливо внутри величественного сооружения, где по ночам покоились шесть последних поколений Баскервилей. Ныне все они лежат в фамильном склепе двумя этажами ниже… гм… по крайней мере, днем. Ночью-то их дома небось не удержишь. Я почесал кошку за ухом, она сразу расслабилась и заурчала.

— Хорошо, эммм… тогда хоть принесите мне бренди.

— Разумеется-с!

У меня есть большая претензия к Шимсу. Я никогда не думал, что грубое пристрастие к эффектам, свойственное людям из низов, может взять над ним такую силу. Он не предупредил меня, что миссис Бэрримор — не просто его сестра. То есть она с ним не просто обладает фамильным сходством. В тот момент, когда я вошел в свою баскервильскую спальню и передо мной предстал Шимс в женском платье, с высокой прической, с подушкой в руках, да еще на фоне пышной египетской усыпальницы, я чуть не умер на месте.