Евгения Чуприна - Орхидеи еще не зацвели

— Или убил себя об стену.

— Самоликвидировался.

— Огурцом застрелился. Соленым.

— Пикантным.

— Типичная партизанская война.

— А к чему ты вообще спросил-то, Берти?

— Что именно? — спросил я.

— Про ботинок.

В этот момент в дверь кто-то нервно позвонил, и уже через минуту в гостиной образовался красный, взъерошенный, как южный помидор, но одетый во все английское Генри Баскервиль с выглядывающим из пояса кусочком рубашки, а из-за спины — Шимсом. Впрочем, Шимс тотчас исчез, а Генри с выглядывающим кусочком рубашки наоборот приблизились. Гордый потомок Баскервилей, очевидно, только что выбрал костюм, и был похож на нервного и впечатлительного боксера, самостоятельно заполнившего налоговую декларацию. Его небольшая, но тренированная десница протянулась мимо моего уха к настенной полке и взяла с нее стоявший там ботинок. Ботинок тоже проследовал мимо моего уха, уплыл из поля зрения, и настала одна из тех мужественных пауз, которые Шимс называет… брюхатыми? пузатыми?… ага, вспомнил, чреватыми. То есть наставшая пауза была в высшей степени мужественной и при этом не просто чреватой, а буквально на сносях. То есть пауза на миллион долларов — вроде бы именно столько полагается родившему мужчине, если я ничего не путаю. Но зато в ее значении было невозможно ошибиться — Генри обнаружил свой ботинок. Сейчас спросит, откуда тот здесь взялся. А он и без того выглядел взвинченным, и что-то же его сюда пригнало. Ну, в смысле, Генри. Не ботинок. А кто сделал вид, что подумал, будто взвинченным может ботинок, тот, значит, нарочно корчит из себя идиота, и это не тонко, потому что ведь шито белыми нитками.

Вдруг доктор Мортимер, проявлявший последние несколько минут признаки рвущейся наружу энергии, а именно — задорное ерзанье, вскакивание с места, идиотские улыбки и периодическое хмыканье с бурным выдохом через нос, припорошенный белой субстанцией — подал голос. Чтобы этот голос был верней услышан, Мортимер в придачу издал несколько шумных хлопков ладонями.

— Анекдот, — сообщил он, затейливо взмахнул руками и хихикнул. — Безупречно одетый негр заходит в обувной магазин на Пикадилли.

Начало было интригующим. Все обратились в слух.

— Заходит и говорит человеческим голосом, то есть на лондонском английском, понимаете: «Я человек не бедный, мне нужны ботинки».

Мы все дружно кивнули.

— Продавец говорит: «Я вас понял, обратите внимание на эту отличную пару ценой в 10 фунтов». Распространяя запах неимоверных парфумов, негр достает платиновый с маленькими желтыми бриллиантами лорнет, осматривает пару и говорит, так ласково-ласково: «Нет, вы не поняли. Я не стеснен в средствах. Я хочу нормальные ботинки». Продавец говорит: «Ага, теперь понял, пройдемте на второй этаж, там у нас эксклюзивный товар». Они проходят на второй этаж, продавец указывает на самые дорогие и спрашивает: «Ну, как вам эти?» — «Ничего, — отвечает негр, — но не в них ли был герцог Виндзорский во время брачной церемонии?» — «Действительно, фасон очень похож». — «Видите ли, я человек брезгливый. Я не люблю, когда в моей обуви венчается черт-те кто. Нет ли у вас чего-нибудь, в чем никто не венчался?» — «О, наконец-то я вас действительно понял! — воскликнул продавец. — Пожалуйте на третий этаж».

Поднимаются на третий этаж. Там, посреди огромного зала, в свете прожекторов, под стеклом — всего одна пара светло-бежевых ботинок нежнейшего оттенка. «Вот, — говорит продавец, — эти американские ботинки стоят миллион долларов. Они делаются на заказ из человеческой кожи». — «Очень хорошо, это почти то, что мне нужно, но вот только цвет… видите ли, я не джазмен какой-то. Нет ли у вас таких же черных?» — «Есть, — отвечает продавец, убрав улыбку. — На первом этаже, по 10 фунтов за пару».

Настало послеанекдотное молчание. И практически сразу послышался звук, будто сверху упала массивная люстра и с нею — изрядная часть потолка. Это до Баскервиля дошло.

— Охохохо, — изнемог он стаккатто, — йохохохохохо! Ой, отличный анекдот! Ой, ахахаха, я сейчас умру. Ох, англичане, ну и юмор. Ох, ахаха, ну разве так можно?

«Хи-хи-хи» — «Ха-ха-ха» — колокольчиками откликнулись Алекс с Юстасом, еще не зная, что этот мощный весельчак — хозяин украденной ими обуви. Снуппи хранил ледяное спокойствие, так ему шедшее — он уже знал этот анекдот. Мортимер довольно улыбался, прямо-таки сиял, любуясь произведенным эффектом. Из-за двери доносилось едва различимое благопристойное хрюканье — это был Шимс.

И вдруг Генри резко посерьезнел:

— Вы расист? — спросил он Мортимера, в упор на него глядя.

— О, нет, — ответил тот, развалившись на кушетке и любуясь внутренним салютом, — я здравомыслящий антрополог.

— Вообще-то у нас в Америке за такое линчуют, — медленно констатировал Генри, отвернувшись от него так равнодушно, что даже подойдя к окну.

— Спасибо, что предупредили, — ответил доктор. — Останусь жить в Девоншире.

— Могут сами приехать, — почти пропел Генри, что-то там высматривая сквозь дождь. — Вот я же приехал… Да, кстати, откуда здесь мой ботинок?

Алекс с Юстасом переглянулись, глаза их вспыхнули, как от одной спички, единым озарением, раздался топот четырех копыт, хлопок двери, и гостиная расцвела их отсутствием.

— Судя по звуку, мустанг. Необъезженный. Неподкованный. Иноходец, — компетентно прокомментировал Генри, услышавший за спиной цоканье. — Если держишь в спальне мустангов, Берти, всегда запирай их, как следует. Твой дядя, помнится, держал в спальне кроликов, это было разумней… для мустангов многие делают корали… загородки такие… А впрочем, дело хозяйское… Но я хочу знать, Берти, где ты взял мой ботинок?

— Слышал сей буйный топот? — ответствовал я, несколько уязвленный упоминанием о дяде, который, несмотря на прекрасное физическое здоровье, был признан больным и умер в клинике. Мои родственницы вечно повторяют, что я многое у него унаследовал. — Так вот, это был не мустанг, это было нечто гораздо менее пригодное для спальни джентльмена. Это были мои кузены Алекс с Юстасом, которых мне сегодня ночью пришлось бы там держать, причем незапертыми, если б ты их не вспугнул своей репликой о ботинке. Тебя, наверно, заинтересует, почему этот невинный вопрос обратил их в бегство? Да потому, простодушный американский друг мой, что это они сперли твой ботинок и приволокли его сюда.

— Хорошо, я понял, — ошалело сказал Генри, — а зачем они это сделали?

— Зачем… это…. крутится вихрь в овраге, подъемлет прах и пыль несет, когда корабль в недвижной влаге его дыханья жадно ждет? Зачем от гор и мимо башен летит орел, тяжел и страшен, на… что-то там такое…

— Может, нафиг? — развязным голосом предположил Мортимер. Рядом с ним стояло виски, и он как раз выяснял, нельзя ли выдоить из бутылки еще пару капель. Но вы же знаете, как это бывает с виски. Когда смотришь на просвет, там на донце вроде что-то есть, но когда начинаешь это что-то переправлять в стакан, оно ведет себя так, будто в бутылке ничего нет.