Олег Механик - Караоке а-ля русс

« То-альк-а-а-а рюмка водки на стале-е-е-е

Ветер пла-ачет за акно-о-ом…».

На припеве Поночка сдох. Сначала он дал «петуха», а потом и вовсе засипел сорванной глоткой. Уксусу приходится отдуваться за двоих. Ноты, которые ему приходится брать (точнее мимо которых он поет), настолько высоки, что он завывает бабьим голосом.

«Бо-о-олью-ю атзыва-а-ются ва мне-е-е…»

Создаётся ощущение, что человек громко рыдает из-за того, что на столе осталась последняя рюмка. Но наш стол ещё полон. На только что принесённом официантом блюде дымится огромная гора жареного мяса, вокруг которого расставлены салаты и нарезки, сеты суш и роллов, исходит паром кальян. И водки здесь далеко не рюмка, а две пузатых бутылки. Кроме водки на столе красуются две бутылки вискаря и бутылка винтажного Вермута (специально для Светки).

– Рублей конечно! – Дует жаром в ухо Буратина.

– Хм…– я презрительно морщусь, продолжая наблюдать, за плавающими в клубах дыма звёздами эстрады. – А чё не баксов?

– А ты Славик не прикалывайся. Мне нужно пятьдесят лимонов рублей, а не баксов, потому что я реалист.

Последняя фраза Буратины вызывает у меня непроизвольный спазм в горле, как раз во время затяжки, и я закашливаюсь, порционно выплёвывая дым, который небольшими клочками ваты повисает над столом.

Сидящая напротив Светка, настороженно привстаёт.

– Слава, ты в порядке?

– Нормуль, Светик, – сиплю я, поворачиваясь к Буратине. – Так значит ты у нас реалист?

– Да реалист! Пятьдесят лямов, это вполне реальная сумма, которая нужна мне для определённых целей.

Чтобы сбить першение в горле, я делаю большой глоток виски, занюхиваю запястьем, взбодрившись, иду в атаку.

– Даже стесняюсь спросить, что это за определённые цели такие.

– А ты не стесняйся, у меня от друзей секретов нет. Я свалить хочу, Славик. – Последнюю фразу Буратина произносит с надрывом, и мне на секунду показалось, что он вот-вот разревётся.

– К-куда? – Я настораживаюсь.

– Куда угодно, лишь бы подальше…в идеале, в Америку.

– А здесь тебе чего не живётся?

– А это что, жизнь? Совсем задавили, продыху не дают. Ты смотри, чё вокруг творится. Цены растут, чиновники беспредельничают, налоги, менты вообще страх потеряли. Здесь свободы нет, Слава!– Буратина оттягивает ворот рубахи, будто ослабляет петлю на шее.

Я лениво улыбаюсь и участливо трясу головой, продолжая смотреть на заполненную дымом сцену, где два певца закончившие с «Рюмкой» уже начали беспощадно уродовать «Натали».

– Ты ещё про пенсионный возраст скажи, отсутствие рабочих мест и полное падение нравов. Тебя-то каким боком все эти проблемы касаются? Ты и это государство живёте параллельными жизнями. У вас с ним взаимопонимание: ты ему ни копейки не принёс, а ему с тебя и спросить нечего. Тебя налоги напрягают, с чего? Или у твоих богатых мамочек денег стало меньше, ну это тогда другое дело.

– Ну тебя…всё со своими смехуёчками…– Буратина в сердцах машет широкой лапой, мизинец которой увенчан золотым с камушком перстнем и закидывает в себя полстакана виски. – Я ведь серьёзно, Слава. Ты вот на свою жизнь посмотри. Кто ты есть, что у тебя за душой? Работы нормальной нет, машина – ржавое корыто, хата – хрущоба, и та от матери осталась, от тебя даже жена сбежала.

Настала моя очередь обижаться, но я не делаю этого вслух, предпочтя уйти в молчаливое жадное поглощение выпивки и мяса. Свирепо перемалывая зубами сочную плоть и злобно играя желваками, я думаю о том, что если бы не этот носатый крендель, у меня бы была хорошая работа, классная машина, квартира в Москве, и жена бы не убежала от меня к другому. Всё пошло через жопу после той, случившейся два года назад вечеринки, которая началась на яхте и закончилась на острове.

А Буратина, будто и не заметив моей обиды, продолжает жужжать над ухом назойливым комаром.

– Я же всё чётко рассчитал, брат! Пятьдесят лимонов не ахти какие деньги. Пять лимонов уйдёт на адвокатов и грин карту, ещё лимон, на решение вопроса с визой, тридцать лямов нужно иметь на счету (ну не с голой же жопой туда ехать), четыре на первоначальное обустройство, ну и десять на первые полгода жизни. Мне ж ведь работу тяжело будет найти.

Я продолжаю набивать рот закуской, стараясь не вникать в этот бред.

– А давай со мной, Слава! Ну чё тебя здесь держит? – Медвежья лапа шлёпает меня по спине, заставив замереть с набитым ртом.

Я поднимаю от тарелки голову и выпучиваю на него глаза.

– Шаглашен…только добавь к швоим ращётам ещё пятьдещят лимонов. – Мои щёки раздулись, веточка кинзы торчит изо рта, по подбородку стекает масло.

– Тебе может и пятнадцати хватит! – пожимает плечами Буратина. Ты же у нас неприхотливый, да и работу тебе там проще будет найти.

Несколькими огромными глотками я отправляю в пищевод всё имеющееся во рту содержимое, будто удав, проглотивший кролика.

– Так и быть…давай пятнадцать – Я простираю ладонь к Буратине.

– Слава, ну откуда! У тебя, кстати, проще ситуация, ты же можешь хату продать, машину (хотя-я с твоей чушлайки много не выручишь), кредитов можешь набрать, тебе же дадут…

– Так у тебя нет даже пятнадцати лямов? – презрительно морщусь я. – О чём тогда с тобой разговаривать…

– Слава…я же…

– Слушай, Серёга, ты зачем нас сюда позвал?

– Ну-у я…

– Вот именно: пить водку и петь песни. Так что извини я пошёл.

– Куда?

– Петь!

Я вскакиваю с дивана, боднув животом стол, так что бутылки и кальян дают опасный крен и агрессивным маршем направляюсь к подиуму. Бездарные певцы как раз заканчивают куплет «Белого лебедя», и набрают в лёгкие побольше воздуха, чтобы начать горланить припев.

«А-а бе-е-е-лы-ый ле-е-е…»

Я выдираю микрофон из руки Уксуса, как раз в тот момент, когда он подбирается к самой высокой ноте. Завывание плавно сходит на нет, перерастает в секундную паузу, после которой этот же хор воет на минорный лад.

« Э-эй, братан, а чё началось-то?»

– Пацаны-ны-ны-ны…отдохните-ните-ните-ните…– Гаркаю я в микрофон, который расщепляет мою фразу на долгое горное эхо. – Поночка, побереги свзки-вязки-вязки, они тебе ещё пригодятся. А ты Уксус-сус-сус-сус, лучше вспомни обещание, которое дал Баяну.

При этих словах зрительный зал взрывается. Громко хохочет Буратина, периливно журчит маслянистый смех Светки, и даже хмурый лик Геракла, расползается по швам от широкой улыбки. Все присутствующие в этом зале тут же вспоминают живописную сцену, произошедшую на нашем самом последнем уроке музыки.

***

– Ну Ви-иктор Степа-аныч, ну пожа-алуйста! Ну поставьте хотя бы тройку! – Клянчит маленький Игорёк, держа перед собой раскрытый дневник, как попрошайка держит шляпу.

В самом деле, схватить двойку по «Музыке» было нонсенсом, даже в то время, даже для таких остолопов, как мы. Но Уксусу это почти удалось. Сейчас, при выставлении оценок за четверть, он страдал не из-за того, что прогуливал уроки, мы все это делали. Убелённый сединами педагог прозванный Баяном, намеревался поставить ему рекордно низкий бал, за то, что он изуродовал его любимое творение.