Кондратий Жмуриков - Принц и Нищин

— Да, молодой человек.

— Доктор математических наук?

— Да, это я.

— Лауреат Государственной премии?

— Совегшенно вег`но.

— Действительный член Российской академии наук?

— Абсолютно пг`авильно.

— Так что же ты сидишь в своей котельной, жидовская моррррда, если у меня все трубы протекают и я уже три раза вызывал слесаря?!!

…Дворник вежливо улыбнулся, но в общем и целом было видно, что анекдот не привел его в восторг.

— Нужно позвонить, — сказал Сергей. — У меня телефон за неуплату отключили. Значит, с автомата звонить придется.

— Кому звонить-то? — спросил тот.

Сергей неожиданно широко и весело улыбнулся Мыскину и ответил:

— Гражданину очковой змее.

— Я слушаю.

— Доброе утро, Сергей Борисович. Конечно, для меня это утро было не самым добрым из тех, которые мне пришлось встречать на своем веку, но тем не менее я надеюсь это поправить.

— Сергей?

— Совершенно верно. Это я.

— Вы подумали над моим предложением?

— Да, — ответил Сережа Воронцов.

— И что же вы надумали?

— Пожалуй, я приму его. Вчерашний мой отказ был вызван только первейшей заповедью бизнеса… вы сами должны ее прекрасно знать: никогда не соглашаться на первое предложение. Ну, вы знаете, если я знаю, а ведь никогда никакой коммерцией не… ну да ладно. Есть тут одно «но»…

— Что это за «но»?

— Мой гонорар должен составить не тысячу долларов, как вы говорили накануне.

— Ну что ж. Сколько же вы просите?

— Восемь.

В трубке наросло стылое молчание. Потом холодный голос Романова отчеканил.

— Это составит больше половины концертной ставки самого Аскольда. Ведь мы и договорились с фирмой-организатором получить за один концерт тринадцать тысяч.

— А всего их два, я помню. Ну что ж, тогда пусть и отрабатывает сам Аскольд, — с прекрасно сыгранной беспечностью ответил Сергей, краем глаза косясь на насторожившегося Мыскина.

В трубке снова возникла тишина. Потом Романов также спокойно проговорил:

— Мы должны встретиться.

— Где и когда?

— Скажем, в четыре. В ресторане «Верго». Вам известно, где это?

— Да, разумеется, — сказал Сережа, — мне даже известно, что четыре часа — это шестнадцать часов ноль-ноль минут по московскому времени.

— Вы всегда шутите?

— Нет, только когда мне платят за это восемь тысяч долларов.

— У вас такое своеобразное чувство юмора.

— Юмор юмором, но так что там насчет баксов?

— Об этом поговорим в «Верго», — сухо ответил человек, похожий на очковую змею. — До скорого свидания. А вы артист, тезка. Вам даже не надо играть. Я заметил, что артистизм так и прет из вас, как тесто из бадьи. Одно слово — артист.

Сережа Воронцов в самом деле был артистом. От рождения коммуникабельный и тонкий человек, хоть и из жуткой семьи, он тем не менее попал на журфак университета и даже проучился там два года, после чего был благополучно отчислен. Как то расхоже формулируют: за пьянство и аморальное поведение, что, в общем-то, не возбранялось даже среди преподавательского корпуса.

Точнее, среди преподавательского корпуса это как раз было развито в первую очередь.

Историю с отчислением лучше всего рассказывал сам Воронцов. Причем несколько раз, и в большинстве случаев позицию благодарного слушателя занимал Алик Мыскин, который был исключен из университета месяцем позднее.

Сережа выпивал стопку и начинал:

— История была короткая и возмутительная. Особенно с точки зрения факультетского начальства. Мы с моим друганом Пашей… он сейчас в «Табакерке», театре Табакова, играет… надрались вдвояка каким-то кошмарным дешевым пойлом, а потом подключили к тому же двух девчонок — с нашего же универа. Ну, напились как последние свиньи. А потом зашли в какую-то пустую аудиторию и там начали черт знает чем заниматься. Пара на пару. Он с одной, я с другой, но так близко друг от друга, что это можно и за групповуху посчитать. Ну… пьяные все, вопли, всякие стоны там, бутылки кругом валяются пустые. И тут заходится вахтер и говорит: сейчас милицию вызову, да что же это такое! Совсем стыд потеряли, распротакие дети!

На этом месте Мыскин обычно выпивал стопарик водки.

— Дальше — хуже. Я был пьяный такой, что говорить плохо мог, а вот Паша… он постарше, и сориентировался в пространстве пооперативнее. Так он эту вахтершу пятиэтажными матюгами, и еще бутылку ей вдогонку запустил, чтоб ей бежалось скорее. А побежала она…

— За милицией.

— Ну… там Паша с ней беседовал по принципу из «Иронии судьбы». Она: «Я милицию вызову-у-у!!» — А он: «Приводи-и-и все-о отделе-ение-е!!» Прямо так и пропел, как Мягков в фильме.

— Привела? (На этом месте Мыскин пропускал еще один стопарик).

— Если бы! Не успела она. Как потом оказалось, она наткнулась на декана, который шел по коридору с делегацией французских журналистов, да еще с ректором какой-то там академии — прямехонько в эту аудиторию. И так получилось, что Паша еще не успел дотянуть последнюю ноту в «Приводи-и все-о отделе-ение-е!!», как вся эта честная интернациональная компания завалила к нам в аудиторию. А тут такое творится-а-а… Ну, в общем, скандал был кошмарный. Меня и Пашу из универа в три шеи, мою девчонку… в смысле, которая со мной общалась… на подоконнике… в общем — ее тоже. А вот вторую девчонку… которая с Пашей была, ее не выгнали. Потому что весь кипеж из-за нее и был. Она оказалась дочкой того самого декана из какой-то там академии, который был с нашим деканом. Ну, и с этими чертовыми французскими журналистишками.

…После отчисления из училища актер-недоучка угодил в армию. А так как, помимо артистического дарования, природа наделила Сергея Воронцова приличными физическими данными — пластикой, силой, реакцией — а тренер по плаванию вырастил из него КМС-а, то есть кандидата в мастера спорта, с прицелом на мастера — то Воронцова прямиком направили в десантуру, где всегда любили атлетичных молодцов с отлично развитыми статями.

— Нечего тебе журналиствовать, — говорил тренер Воронцова, узнав о намерении своего самого перспективного парня поступать в университет, — из тебя, может, второй Александр Попов или Денис Панкратов вырастет, а ты… Не выйдет из этого ничего хорошего. Никто тебя из плавательного бассейна не выпустит.

…А после того, как Воронцов год прослужил в десанте, началась первая чеченская война.

— И не говори, Андрюша.

Сказав это, бледная девушка лет двадцати-двадцати двух откинулась на спинку кресла и начала крутить в тонких пальцах бокал. Самое прискорбное состояло в том, что бокал не был пуст, и потому содержащаяся в нем светло-палевая жидкость очень приятного приглушенного оттенка не стала мудрствовать лукаво и в полном соответствии с законами физики пролилась на колени девушки.