Кондратий Жмуриков - Принц и Нищин

Романов пожал плечами:

— Ну хорошо… хотя у нас так не делается. О-кей… мы выплатим все деньги вперед… ведь, я так слышал, у вас возникли маленькие проблемы с долгами?

Сережа выдержал паузу, достойную Качалова и Москвина, а потом широко и с явным облегчением улыбнулся в лицо Очковой Змеи и любезно выговорил:

— Благодаря вам, мистер Романов, они уже улажены. Да… кстати… возмутительный вопросик на правах финального аккорда: сам-то Аскольд знает о том, что его будут подменять?

Фирсов скривил уголок большого рта и тоном, не допускающим возражений и сомнений, ответил:

— Конечно. Ведь он все-таки приедет сюда завтра.

— Да, — выговорил Сережа, — а в каком клубе будет проходить ночной концерт?

Романов ответил:

— В новом вашем клубе «Белая ночь».

Сережа вздрогнул. Это был тот самый клуб, вид на который открывался из окна квартиры Гришки Нищина.

Приезд московской суперзвезды вызвал достаточно ажиотажа. В конце концов, приезжал не какой-нибудь Петя Пулькин, Вася Булькин или Боря Нанайкин, а один из лидеров всех престижнейших и наимоднейших столичных и питерских хит-парадов, стабильно собирающий аншлаги плюс толпы воющих от восторга и одновременно отчаяния поклонниц и поклонников, оставшихся за порогом праздника жизни, т. е. тех, кому банально не досталось билета.

Аскольд в самом деле прилетел на следующий день после разговора Романова и Фирсова с Сергеем Воронцовым. К тому времени Сережа Воронцов уже успел выкупить у казино «Золотые ворота» свою квартиру, а также выиграть в другом игорном доме двести долларов. Единственное намерение, оставшееся неосуществленным — это было желание начистить физию Юджину. С этим намерением Воронцов даже пришел к тому домой, но, к счастью для своей физиономии, да и прочих частей тела, г-н Корнеев был в безвременной отлучке.

Потом позвонил Фирсов, и Сережа отправился в аэропорт: встречать своего сиятельного двойника.

Самолет приземлился на взлетную полосу, проехал по ней несколько сот метров и остановился точно в запланированном месте, где уже собрались несколько десятков встречающих. Среди них были и Романов с Фирсовым, и Сережа Воронцов. Защелкали объективы фоторепортеров, замелькали вспышки, толпа встречающих загудела… и тут появился Аскольд.

Стоявший неподалеку от спускового трапа Сережа прищурился, чтобы попристальней рассмотреть человека, которого ему предстояло играть. А зрелище оказалось еще-то.

…Аскольд быстро сбежал по ступеням трапа, быстро пожал руку какому-то жирному борову из Администрации губернатора, на которого ткнул пальцем телохранитель «звезды», проигнорировал всех прочих и, выхватив живыми глазами неподвижное желтое лицо Романова, внезапно просиял и, направившись в его сторону — мощные телохранители играючи раздвинули плотную толпу — бросился к тому на шею и ткнулся своими размалеванными бутафорскими губами прямо в серовато-кирпичные губы, не переставая при этом напевать какую-то мелодию.

Явно не свою. Сергей невольно содрогнулся от отвращения, вспомнив о том, что этого человека ему предстоит изображать. Хорошо еще только на сцене, а не в жизни. Хотя кто его знает, как оно все повернется… Сережа прищурился и принялся рассматривать Аскольда. Как ему показалось, тот в самом деле был чем-то похож на него, Сергея, и, хотя это сходство не было явным, оно улавливалось под спудом толстенного слоя косметической штукатурки, покрывавшей лицо «звезды», а главное, в ритмичных движениях высокой и довольно-таки атлетичной фигуры певца.

Сережа прикинул, насколько Аскольд выше Романова и ниже Фирсова, и подумал, что, по всей видимости, если его собственный рост и отличается от роста московского гостя, то на какие-то там доли сантиметра.

В дальнейшем имидж начисто нивелировал природное сходство Принца и Нищина.

Клочковатые волосы Аскольда были выкрашены в платиновый цвет с искусно мелированными зелеными и оранжевыми прядями, которые были гораздо длиннее, чем белые. Лицо было размалевано, глаза подведены черным, бордовые губы резко выделялись на общем фоне, как у дешевого бутафорного вампира в голливудском «ужасняке».

«Клоун, — подумал Сережа. — Чем-то напоминает собутыльника папаши, маляра Сучкова по кличке Гулливер. Маляр Гулливер тоже был сплошь изляпан разноцветной радугой красок.

Одет Аскольд был в какие-то непонятного кроя пестрые шаровары, некое подобие кожаной жилетки поверх строгой белой футболки с надписью «Bloodhound Gang»; пальцы были утыканы вычурными колечками и печатками. В левом ухе красовалось три серьги, в правом — только одна, но, наверно, на граммов на двести, а может быть, и триста, а может — полкило.

Жеманно шепелявя, Аскольд громко приветствовал Романова, причем — как недоуменно констатировал Сережа Воронцов — в его приветствии из семи входивших в него слов шесть были непарламентского толка, а цензурным можно было признать только междометие «Эх».

— А где этот замудонец Фирс? — осведомился затем ретивый гастролер из столицы. — Че-то не вижу я его гугнивого грызла. Ласты он склеил, что ли, от местных сифозных блядей? Такая жинка овергеймная, а он вперед нее выезжает на эту… периферию.

— Да вот он, — спокойно сказал Романов, по всей видимости, привыкший к таким словесным курбетам в исполнении Аскольда, — по моему, его сложно не заметить.

— А, здорово, кессанек! — рявкнул Аскольд, тыча Фирсову пальцем с накрашенным обкусанным ногтем куда-то в район солнечного сплетения. — Где тут какая-нибудь, тачанка, не подогналась… типа колымагу подогнали, или вы думаете, что я по этому дурацкому городу буду пешкарусом рассекать? На джипе не поеду. Только на «лиме» или на «шесть ноль-ноль»!!

Очковая Змея все с тем же каменным выражением подвел столичного гостя к черному «Мерседесу» и распахнул перед ним заднюю дверцу:

— Пожалуйста.

В машину сели один из аскольдовских телохранителей, Тременс, Фирсов и — Сережа Воронцов. Последнего буквально затолкнул в салон Фирсов, который был так замысловато приветствован Аскольдом. Другие телохранители и прочий персонал, прикомандированный к «звезде», должны были поехали на здоровенном двухъярусном «мерсовском» автобусе, в который погрузили аппаратуру и реквизит.

— И как тебе этот городелло? — не унимаясь, продолжал Аскольд, дергая за руку невозмутимого Романова. — Че тут… существовать можно?

— Можно, — сказал тот.

Аскольд покосился на Сережу Воронцова, но ничего по его поводу не высказал, а продолжил рассыпаться в мелких кудрявых словах:

— А то мне какой-то жесткий осел тамбурил, что ему тут чуть рога не отполировали… да, этот puto Отарик продвигал, что его послали на хер, дескать, вся площадь скандировала. Хотя такому уроду, как он, пробить в контрабас — милое дело. Он, в принципе, уже и думал, что могут бока набить…hammer smashed face, блин. Еле сорвал копыта, вошь черножопая! Кстати, ты знаешь, — едва не ткнулся он носом в Романова, — что в Москве слово puto, наверно, скоро запретят по политическим соображениям?