Кондратий Жмуриков - Принц и Нищин

— Так.

— Фирсов и Романов наняли вас заменять Аскольда на этом концерте и после него, уже в Москве?

— З-зачем вы спрашиваете, если и сами все прекрасно знаете? — выдохнул Сережа.

— Хорошо, — пристально посмотрев на Сергея, сказал Михаил Миронович. — Поступим иначе. Я сам буду рассказывать, что произошло с вами в последние сутки, а вы меня поправите, если я в чем-то ошибусь.

— Хорошо…

— Вы приехали в Москву позавчера рано утром, — заговорил Адамов. — После чего пошли на сведение альбома Аскольда в его студию, где вы удачно напились, как то водится и у звезд эстрады, и у их двойников, до поросячьего визга или же искусно имитировали таковое состояние, и были благополучно доставлены в квартиру Андрея Арсеньевича на Кутузовском проспекте. Где и спали приблизительно до сорока минут восьмого. Вечером вы пошли на вручение премии «Аполло» — тоже под видом Аскольда, разумеется. Потом вы доехали до дома Романа Арсеньевича… Затем было куда веселее, — продолжал Адамов. — Вы приехали к Вишневскому…

— Я не был у него! — негромко проговорил Сережа и поморщился: слова отдались болью в поврежденном горле.

— Что?

— Вы говорили, чтобы я поправлял вас, если вы будете отклоняться от реального хода недавних событий… так вот, я вас поправляю: я не был в доме Вишневского и не видел Романа Арсеньевича.

— Потом вы поговорили с ним, — продолжал Адамов так, как если бы никаких слов Сережи и не было, — а потом, зная, что камеры в его кабинете выключены — он не переносит, когда его просматривают в моменты семейных разговоров…

— Да не был! Я! У него!

— …удостоверившись, что дело обставлено так, как и задумывалось, убили его.

Сережа застыл на подушке: вероятно, все силы его головых связок выплеснулись в две предыдущие протестующие фразы. Да и, попросту говоря, он был просто пригвожден к подушке заявлением Адамова. Последний же пристально смотрел на Воронцова и видел, что до того только спустя несколько секунд дошло, в чем, собственно, его обвиняют.

— Я? — пробормотал Сережа. — Я… убил кого? Виш… Виш-невского? Я? Вы бы еще сказали Березовского.

Он отвернул голову вправо и закрыл глаза.

— Я не был у Вишневского, — тихо произнес он, — не был.

— Но если не вы, значит, Романа Арсеньевича убил кто-то другой? — жестко выговорил Адамов. — В точности похожий на вас, т. е…

— Я не знаю…

— А вы знаете, что на оружии, из которого убили Вишневского, обнаружены ваши отпечатки?

Серая резиновая улыбка косо развалила лицо Воронцова надвое.

— Мои… отпечатки? А на чьей-нибудь заднице вы не обнаруживали моих отпечатков, господин Адамов? Нет? Жалко. Я… я был так наглухо… что мог хвататься за что угодно. Я… я…

Адамов резко прервал его:

— Но как же вы объясните тот факт, что орудие преступления мы обнаружили в вашем сером пиджаке?

— Это не мой пиджак… — тихо ответил Сергей. — Это не мой… мне сказал его надеть Фирсов.

— А это вы узнаете?

И перед глазами Сережи Воронцова возникла толстая ручка с золотым пером.

— Это? Это — узнаю. Это мне дал Фирсов, чтобы я подписывал автографы.

— Фирсов? Автографы?

— Да. А потом он сказал, что я могу оставить ее себе, потому что… типа подарок.

— А когда он ее вам дал?

— Когда? Да часов в двенадцать, наверно. Ночью уже, после церемонии этой… с премией. Я точно не помню. Пьян… пьянство — страшное социальное зло…

— Прекрасно, — сказал Адамов. — А знаете ли вы, что именно из этой ручки убит Вишневский?

На лице Сережи медленно расплывалось медоумение.

— Из ручки? Это как… как из пистолета, что ли?

— Поня-а-атно! — протянул Адамов и, коротко усмехнувшись, открыл дверь и сказал в коридор:

— Фирсов, закатывайся сюда. Есть небольшой разговор. Ясно как Божий день, — повернувшись к генералу ФСБ, негромко проговорил Адамов. Фирсова вкатили в палату двое его коллег по работе и тут же — по знаку Адамова — удалились.

— Алексей Иваныч, — непривычно тихим и вкрадчивым голосом начал Адамов, — дело в том, что гражданин Воронцов утверждает: эту ручку ты дал ему приблизительно около двенадцати, т. е. уж после того, как был убит Роман Арсеньевич. Как ты это объяснишь?

— Я уже все объяснил вам, Михаил Миронович, — коротко ответил Фирсов. — Мы ехали в аэропорт после того, как посетили Романа Арсеньевича. А потом ночной клуб. А допрашивать господина Воронцова в данный момент я считаю излишним по той простой причине, что его ответы пока что, мягко говоря, могут не совсем соответствовать истине. Возможно, при падении мозг мог…

— Нет, ты это словоблудие мне брось, — перебил его начальник службы безопасности Вишневского. — Итак, ты утверждаешь, что не знал, что с тобой вовсе не Аскольд.

Фирсов тряхнул головой, отчего его массивные красные уши задрожали. Это выглядело бы комичным в иной ситуации, но — только не сейчас.

— Я думал, что он дублирует Аскольда только там, на концерте, а потом вышло, что он вынужден совсем по-другому… (Вероятно, от ранения и слабости у Фирсова путались мысли и заплетался язык.)

— Крокус, фикус, пальма! — вдруг резко перебил его Адамов. — Это так на уроках ботаники отвечал один мой знакомый олигофрен, одноклассник моего сына, когда его спрашивали, какие растения он знает. Не нужен мне твой жалкий лепет, Фирсов. Я-то думал, что ты умеешь работать. Ан, оказывается, ты и вовсе дурак. — Он снял трубку телефона и выговорил с досадой: — Ну, давайте его в третью палату. Да, мы у этого… у Воронцова.

Воцарилось молчание, во время которого Адамов расхаживал по палате, Сережа Воронцов оцепенело молчал, а Фирсов что-то сдавленно бормотал себе под нос, уставив перед собой полубессмысленный застывший взгляд, налитый стылым животным страхом.

Эта угрюмая свинцовая тишина была нарушена звуками приближающихся тяжелых шагов. Шли несколько человек. Шаги весомо перекатились за дверью, она распахнулась, и на пороге — зеленовато-бледный, судорожно жующий разбитыми серыми губами, с пустым остолбенелым взглядом, — на пороге появился Аскольд.

При виде его Алексей Фирсов застонал и закрыл лицо руками.

— Аскольд — это я, — сказал Андрюша Вишневский, — все правильно, и можешь не закрывать лицо руками, Фирсов. И так нас всех скоро плотно и безвылазно прикроют.

— Проходи, Андрей, — сказал Адамов спокойно. — Присаживайся. И повтори, что ты рассказал мне ночью. Зря я тогда не поверил тебе. Просто пойми, что после того, как ты год назад напичкался какой-то гадостью и рассказывал всем, что это именно ты поджег Останкинскую башню, мне как-то сложно… вот. Чтобы поверить, мне нужно было поговорить с твоим двойником. Да, он не убивал Романа Арсеньевича. Это в самом деле — ты. Ты убил.

— Фирсов, а ведь я не полетел в Барселону, — сказал тот, не глядя на Алексея, огромное тело которого как-то съежилось и стало чуть ли не вдвое меньше в размерах. — Не полетел — и все тут.